женщины и мужчины не совсем обычной природы – отдельно от всех, неприкасаемые. Стражи порядка обходятся с некоторыми из них довольно бесцеремонно.
* * *
Для всех нас, погрязших в буднях, понятие “дом” стало слишком зыбким и слишком размытым. Нам и без него хватает, к чему стремиться. Над асфальтом редко увидишь радугу. Однако сейчас… Неужели мы действительно все ждем чуда? Возможно, башмачки и способны любого вернуть домой, но осознают ли они метафоричность нашей тоски по дому, доступны ли им абстракции? Не воспримут ли просьбу буквально, позволят ли нам самостоятельно определить для себя значение этого благословенного слова?
Или же мы, охваченные надеждой, ждем от них слишком многого?
Когда проявят себя – и приникнут к наэлектризованному стеклу – бесконечные наши желания, не потеряют ли башмачки, подобно древней камбале братьев Гримм, терпение и не отправят ли нас назад, в жалкие лачуги нашей неудовлетворенности?
* * *
Завершая картину, упомянем о присутствии в Зале Аукциона вымышленных персонажей. Вот заблудившиеся в красной пустыне – или в темном лесу – дети, сошедшие с богатых австралийских полотен художников девятнадцатого века, хнычущие в своем обрамлении золоченых тяжелых рам на глазах всего мира. В голубых пиджачках со сборкой и в гетрах, они стоят под дождем или под жарким солнцем и дрожат от страха. Литературный персонаж, приговоренный вечно читать книги Диккенса вооруженному сумасшедшему в джунглях, прислал письменную заявку [22].
На телеэкране я увидел хрупкого сложения инопланетянина, с поднятым светящимся пальчиком.
Проникновение вымышленных героев в реальный мир является признаком нравственного упадка культуры конца нашего миллениума. Они сходят с экранов, проникают в публику, вступают в брак с обыкновенными людьми. Не пора ли положить этому конец? Установить более жесткий контроль над перемещениями? Не является ли умеренное насилие необходимым инструментом зашиты Государства? Мы рассуждаем на подобные темы. И едва ли кто-нибудь усомнится в том факте, что мы в своем большинстве не поддерживаем идею свободного, неограниченного вливания вымышленных персонажей в пошатнувшуюся нашу реальность, основные ресурсы которой уменьшаются с каждым днем. В конце концов, лишь немногие хотели бы совершить путешествие в обратном направлении (хотя по последним – и весьма убедительным – данным, среди них наметилась тенденция к росту).
На время отвлечемся от споров. Аукцион начинается.
* * *
Тут нужно сказать несколько слов о кузине Гейл [23], за которой водилась странная привычка громко стонать, занимаясь любовью. Признаюсь честно: кузина Гейл – страсть всей моей жизни, и даже сейчас, после стольких лет, минувших с нашей последней встречи, я прихожу в волнение, едва вспомнив эту ее в высшей степени эротическую привычку. Спешу добавить, что, кроме этой привычки, в наших любовных утехах не было ничего аномального и ничего, с вашего позволения, литературного. Тем не менее мне она доставляла глубокое, даже наиглубочайшее удовлетворение, особенно если в момент, предшествовавший проникновению, Гейл начинала вопить что есть сил: “Домой, малыш! Домой, детка, да-а… Ну, вот ты и дома!”
К сожалению, однажды, вернувшись домой, я застал ее в объятиях некоего волосатого пещерного персонажа, сбежавшего из какого-то фильма. Я ушел в тот же день и в слезах бродил по улицам, прижимая к груди портрет Гейл в обличии урагана, а в моем рюкзаке лежала вся коллекция Пата Буна [24] (пластинки на 78 оборотов).
Случилось это много лет тому назад.
После того как Гейл меня бросила, я страдал и потому рассказывал всем в нашем общем кругу, что она утратила девственность в четырнадцать лет в результате несчастного случая, связанного со складным стульчиком; но местью я утешался недолго.
Потом я всю жизнь посвятил памяти Гейл. Сам стал свечой в возведенном для нее храме.
Теперь же, после долгих лет разобщения, необщения, другого общения, я прекрасно понимаю, что моя прекрасная Гейл тоже не совсем реальна. Настоящая Гейл была бы немало удивлена тем, как я ее переосмыслил, и тем, как продолжаю домысливать и независимо от нее веду с ней совместную жизнь в параллельной вселенной, где не бывает киношных горилл. Возможно, настоящая Гейл сейчас стала еще прекрасней и тоже обитает в иных мирах.
* * *
Я увидел ее недавно. В дальнем конце стойки в подземном барном зальчике, который охраняли четверо вольнонаемных командос с ядерными пушками наперевес. На стойке бара были полинезийские закуски, краны для розлива пива, а пиво всё было из тихоокеанских краев: “Кирин”, “Цзиньтао”, “Сван” [25].
В то время почти все телеканалы вещали о печальной судьбе астронавта, застрявшего в какой-то щели на Марсе безо всякой надежды на спасение, поскольку запасы продовольствия, а также земного воздуха таяли с каждым днем. Официальные лица выступали с телеэкранов с требованием немедленно сократить бюджет космических исследований, приводя самые что ни на есть убедительные аргументы. Аргументы звучали весьма обоснованно, официальные лица с важностью комментировали кадры затянувшейся гибели астронавта и трогательно вздыхали. Камеры внутри оказавшегося в ловушке корабля без остановки показывали все подробности этого мучительного перехода в небытие в условиях слабого гравитационного поля.
Я смотрел на кузину Гейл, которая смотрела на экран. Она не видела, что я на нее смотрю, и не знала, что для меня она интересней любой телепередачи.
Под конец обреченный астронавт на чужой планете – на телеэкране – стал петь пронзительным голосом обрывки полузабытых шлягеров. Мне вспомнился Гал из старого фильма “Космическая одиссея 2001” – скончавшийся в одиночестве компьютер.
Гал, совсем уже отключаясь, пел без остановки “Дэйзи, Дэйзи”.
Марсианин – теперь астронавта можно было по праву называть так, поскольку он на глазах приобретал статус постоянного обитателя Марса, – выдал собственный, вот уж не от мира сего, ремикс из “Свани” [26], “Покажи мне дорогу домой” и еще нескольких песенок из “Волшебника из страны Оз”, и тут плечи Гейл начали вздрагивать. Она заплакала.
Я не подошел утешать.
* * *
На следующее утро я и услышал об Аукционе, на котором было обещано выставить рубиновые башмачки, и решил непременно, во что бы то ни стало их купить. Я хотел со всей смиренностью преподнести их Гейл. Если хочешь, сказал бы я ей, можешь слетать в них на Марс и вернуть домой астронавта.
Может быть, я и сам щелкнул бы три раза каблучками и вернул бы себе ее сердце и утраченное счастье, пролепетав: Нет лучше места, чем дом.
* * *
Вы смеетесь над моим горем. Ха-ха! Подите скажите утопающему, чтобы не хватался за соломинку. Скажите умирающему астронавту, чтобы заткнулся и перестал петь. Подите-ка взлезьте в мою
