(Когда пришли — младший оказался жив.) А мой спутник наверное думал о доме, и о завтрашней поездке, и о нас всех, внезапно заболевающих — и внезапно пропадающих — и внезапно дарящих папиросы, — Dr*le de gens, les Russes, mais bien gentils quand-m*me… [1871]
Что же нам остается, Russes или не Russes — как не быть bien gentils — друг с другом — до одиночества лунной планеты?
М.
4-го сент<ября> 1936 г.
Впервые — Звезда. 1992. № 10. С. 39-41 (публ. С. Карлинского и И. Кудровой). СС-7. С. 595–599. Печ. по СС-7.
S<ain>t Pierre-de-Rumilly
Haute Savoie
Ch*teau d'Arcine
5-го сентября 1936 г. [1872]
Дружочек, вот наш за*мок. Справа с краю — Мур, а я еще правей — за краем карточки.
А вот тот плющ [1873].
МЦ.
Впервые — Письма Анатолию Штейгеру. С. 85. СС-7. С. 599. Печ. по СС- 7.
S<ain>t Pierre-de-Rumilly
Haute Savoie
Ch*teau d'Arcine
7-го сентября 1936 г. понедельник.
Родной! Нашла. Как по озарению, т. е. всем напряжением необходимости Вас выручить — во всем — всегда — следовательно — (прежде всего) — сейчас [1874]:
В сущности, это — как старая повесть,
(«Шестидесятых годов дребедень»):
Каждую ночь просыпается совесть
И наступает расплата за день.
Мысли о младшем страдающем брате,
Мысли о нищего жалкой суме,
О позабытом в больничной палате,
О заключенном невинно в тюрьме,
И о почившем за дело Свободы,
Равенства, Братства, Любви и Труда
Шестидесятые… годы.
(«Сантиментальная ерунда»)
<Приписка на полях:>
NB! Скобками при кавычках Вы себя окончательно отмежевываете. Скобки + кавычки здесь дают чью-то пошлейшую скороговорку, физически дают.
Только — та*к. Но опускаю все доказательства, ибо если сам вид и смысл стихов не убедит — все мои слова — бессильны. Но, вместо всех доводов — один (живой) голос:
я, обеспокоенная за Вас в этих стихах с первой минуты их прочтения (не за Вашу бессмертную душу, в которой не сомневаюсь, но за Ваше доброе имя) сразу дала прочесть Ваш листок (не говоря — кто) — своему здешнему пишущему другу [1875].
— Что скажете? Не думайте, не думайте! Самое, самое первое!
— Aigreur [1876], — досада, что во всё это — поверил, всему этому — служил, и в конце концов — оказался в дураках. Такой же дурак был — как ты. (Пауза.) Тяжелое впечатление.
И это, мой друг, лучшее толкование Ваших стихов: Вы, морально, в лучшем случае. И я, и этот Миша — абсолютные читатели (читатели умыслов!) — и это всё, что мы по прочтении стихов в их первой транскрипции, можем сказать в Ваше оправдание, т. е. помнить, что: «— и я, и если дурость — так общая».
Когда же, только что, сгоряча моей огромной радости, я в огороде достала Мишу и доставила его к себе на чердак — листок с данной транскрипцией в руки — читайте! — он, просияв: — замечательно! То, что нужно. Так — это для других — сантиментальная ерунда и дребедень, а для него — святая святых. Под этими стихами — подпишусь.
Вот Вам — читатель. (Я не сказала — ни слова.) Да и не только — он. И ребенок не ошибется. (Проверю на Муре.)
Теперь, на Ваше усмотрение:
Шестидесятые ч_и_с_т_ы_е годы
либо:
Шестидесятые в_е_ч_н_ы_е годы.
Чистые — люблю и слово и вещь, и чудесное противопоставление сантиментальной ерунде клеймление — чистотой — всей той грязи (NB! не то*й, а — этой!)
Второе — в противувес шестидесятности: временности их — ВЕЧНЫЕ. ВЕЧНЫЕ, т. е. которые никогда не кончатся.
Выбирайте — что ближе и дороже, ибо — равноценны. Острее — чистые, глубже — вечные. Товарищеский совет: подчеркните (либо чистые, либо вечные) чтобы еще, еще*е ударить — и пометку: прошу подчеркнутое слово — в разрядку. Чтобы не набрали жирным шрифтом, к<отор>ый нечто вроде физического воздействия, тогда как в разрядку — воздействие нравственное: молчаливая остановка внимания.
Тогда физически вид будет таков:
Шестидесятые ч_и_с_т_ы_е годы
— смотрите, как хорошо [1877],
А — русские — они всё равно — русские, не-русских (таких) не было, и если русские — не выходит противовеса ерунде. Говорю Вам как себе, собственности на слова* нет, и — равно как в вопросе нашей встречи — не будем считаться копейками, которые (копейки или слова) нам всё равно не принадлежат (вот — зажигалка моя мне принадлежала — верней: я — ей — когда меня прожигала), не будем этими малостями мешать возникновению вещи — встречи или стихотворения, — но третьего, которое больше нас.
_____
Возвращаясь к первой транскрипции:
Ваша (да еще нарочитая) confusion [1878] — словесных штампов — и простых обиходных выражений — и бессмертных понятий — больше, чем неудачная — невозможная. Вы хотите быть понятым вопреки себе, вопреки знакам, и смыслу слов, — * rebours [1879]. Это можно только в любви, в дружбе — нельзя. Не можете же Вы рассчитывать на точь-в-точь такого же как Вы (чего и в любви не бывает), даже не на близнеца: на двойника. Лучший читатель — только абсолютный друг, а абсолютный читатель — только любящий, т. е. всё равно — другой, непременно — другой: для того и другой — чтобы любить. (Себя не любят.)
Если я усумнилась, то что же будет — с любым, с первым встречным?
— Я не для него пишу. — Нет, здесь — для него и о нем, ибо кто же лежит в больнице, сидит в тюрьме и т. д., как не Ваш первый встречный читатель — и подзащитный? Но — его защищая и о нем вопия — делайте это
