В двери входа на двор появился командир полка, но взводный этого видеть не мог.
– Кто?
– Мой дембель.
– Ханин…
– Шучу я, шучу, товарищ лейтенант. Кэп идет. Хотя, может, и не шучу про дембель.
Наряд прошел без проблем, всему составу караула была объявлена благодарность, от которой нам было ни тепло, ни холодно. И почему в армии так любят раздавать совершенно не нужные благодарности, когда есть куда более приятные поощрения, такие, как увольнительная в город или тяжелозаслуживаемый отпуск? Да потому, что от благодарности никому не убудет, но и не прибудет. Почти как от грамот, выдаваемых пионерской и комсомольской организациями.
И вот пришло время получать хэбэ – хлопчатобумажное обмундирование, означавшее, что весна идет полным ходом и скоро лето, а значит, и дом. Мы скидывали в каптерке у старшины грязные, пропахшие зимним потом, полушерстяные штаны и гимнастерки и получали свою хлопчатобумажную форму. Тем, кому оставалось служить больше полугода, те получали новое обмундирование, нам же выдавали старое.
Ругань и мат стояли в помещении.
– Чего ты хочешь от меня? Что выдали – то и получи. Нет твоей формы уже. Нет. Думаешь, ее кто-то хранить для тебя станет? И какая тебе разница – еще две недели, и ты ухандохаешь любую форму на аккорде, а потом выкинешь, и в парадке домой. Да сделаю я тебе новую парадку, сделаю.
В роте давно ходили слухи, что старшина приторговывает обмундированием, но, как известно "не пойман – не вор", и мы набирали то, что могли найти, стараясь вытащить одежду хоть как-то подходящую по размеру. Я смог выудить из общей кучи гимнастерку, которая мне и принадлежала, а вот штаны пришлось брать куда большего размера.
– Ушьешь, – успокоил меня грек.
– Больше мне делать нечего, как ушивать, – буркнул я, уверенный, что этим заниматься не буду, но массовое занятие стиркой, глажкой, ушиванием обмундирования, пришиванием новых погон взяли надо мной верх, и я достал нитку с иголкой. Через полчаса брюки были ушиты. Я с трудом влез в произведение своего труда. Армейские портки песочного цвета облегали мои ноги и зад лучше любых джинсов, которые молодые девчонки одевали исключительно с мылом.
– Ну, ты разошелся, – поглядел на меня Прохоров. – Расшей сантиметра на два-три.
– На это меня точно не хватит. Или так, или не как. Первый раз за два года такой ерундой маюсь. Лучше бы и не начинал.
Долго проходить в таком виде у меня не получилось. Гераничев, увидев меня через пару дней в таком виде, потребовал расшить.
– Они же большие на меня, товарищ лейтенант. Спадают. Выгляжу как дух.
– С большими – к старшине. А у нас советская армия, а не гусарская часть. Нечего тут маслами и гениталиями выпирать. К вечеру чтобы расшил.
По уставу форму положено складывать определенным, утвержденным образом на табуретке, стоящей перед койкой, но из-за воровства в части, я, как и другие солдаты, убирал форму в тумбочку, которую разворачивал дверцей к стене. Солдаты воровали друг у друга не только форму, значки, дембельские альбомы, но и военные билеты. Идея была проста: украденный военный билет рвался и выбрасывался в туалет, после чего стоящий в очереди на увольнение в запас автоматически передвигался на две недели после установленного срока, если он был уже близок, а выбросивший мог попасть в ближайшую партию. Это было нечестно, это было подло, но такова была армейская жизнь, с которой каждый мечтал, как можно раньше, распрощаться.
Гераничев вернулся после двенадцати часов ночи. Я спал сном младенца и даже не слышал, как он тихо подняв тумбочку, вытащил из нее форму. Сдернув с меня одеяло и включив свет, Гераничев приложил руку к фуражке.
– За невыполнение приказа я объявляю Вам выговор.
– Есть выговор, – проложил я ладонь к голове, не поднимаясь с кровати. Из одежды на мне были только широкие темно-синие армейские трусы, что выглядело в этой ситуации очень комично.
– Вставайте, товарищ сержант.
– Зачем?
– Вы идете со мной на гауптвахту.
– Я никуда с Вами не пойду. У Вас такого права нет.
– Я имею право посадить Вас на гауптвахту с разрешения дежурного по полку до утра.
– Блин, как ты меня достал, Гера. Солдата, сержанта срочной службы можно посадить до утра на губу с разрешения дежурного по полку только в случае его алкогольного опьянения или для выяснения личности. Я трезв, что может подтвердить каждый, кто сейчас в казарме, а моя личность, я надеюсь, Вам известна. Поэтому не трахайте мне мозги. Хотя, товарищ лейтенант, Вы можете попробовать доказать дежурному по полку, что Вы не знакомы с замком своего взвода.
Дружный смех солдат двух рот поставил лейтенанта в тупиковую ситуацию. Отступать от своего он не собирался и, заставив меня пойти с ним для очередного объяснения в канцелярию, сам расшил мне штаны, пообещав, куда большие неприятности, если я соберусь зашить их обратно, чего я в общем-то делать больше и не собирался.
Следующий день – день славной победы Советского Союза над фашистской Германией – был ознаменован тем, что кроме пирогов и дополнительного компота на обед, я, по приказу командира роты, отправился вместе с Гераничевым и Мальковым в соседнюю школу для проведения беседы со школьниками средних классов. Офицеров я встретил на КПП. На парадной форме, которую мне выдал Тараман, уже были пришиты новые красные погоны мотострелка с широким желтым куском из ленточки, привезенной отцом. На груди блестели значки, вынутые для такого случая из сейфа командиры роты. На голове возвышалась выгнутая вверх фуражка и весь мой бравый вид, показывал, что я не только дембель, но и специалист военного дела. Встреча со школьниками прошла, как принято было тогда писать "в теплой и дружественной обстановке". Я рассказывал им о вооружении, о том, как мы обучаем офицерский состав и военнослужащих дружественных нам армий, и думал о том, что через несколько лет эти мальчишки наденут форму, и будут копать канавы, собирать капусту, ходить в наряды, и далеко немногие из них будут держать в руках боевое оружие. Вся армейская романтика будет для них заключаться в ожидании окончания первого года службы, когда молодой солдат перестает "шуршать" сам, а все больше станет припахивать следующие за ним призывы. Потом они будут ждать "дедовских" пряников и неуставного права на самоволку.
Если они не будут обладать сильной физической подготовкой, то будут унижены морально, а, может быть, и физически, и будут выплескивать всю злость, как большинство солдат второго года службы, на своих младших товарищах. Я смотрел на стоящих рядом офицеров, рассказывающих о прелестях службы, и думал, кем же они станут к тому времени, когда эти мальчики примут присягу. Капитанами? Майорами?
