В зале ожидания у выхода к русскому самолёту какой-то парень воевал с питейным автоматом, бушуя в панике:
— Ну как с ней справляться, с этой Японией? С деньгами пива не попить! Помогите! — взмолился он. — А то я сую эту деньгу Хо-Ши-Мином вперёд, а автомат выплёвывает, не берёт. Может, попробовать Хо-Ши-Мином назад?
И он протянул ей банкноту в десять тысяч йен с портретом строгого пожилого японца в чёрном кимоно. Именно его парень звал по-вьетнамски Хо-Ши-Мином. Наверное, это было единственное восточное имя, задержавшееся в его весёлом мозгу. Она расправила скомканный ман, аккуратно направила его в желобок автомата и тут же услыхала, как в ящике внизу стукнула выпавшая банка, в кармашек посыпалась сдача.
— А не так уж трудно справиться с этой Японией! — в восторге завопил парень. — Просто надо знать, как вложить Хо-ши-мина в автомат…
Япония — каждый деньВновь прилети весной!
Дом родной не забудь,
Ласточка, в дальнем пути!
Исса
Тяжёлая дверь московской квартиры едва дрогнула от лёгкого нажима её руки, привыкшей к невесомым японским дверям. После мягко пружинящего татами паркет показался слишком жёстким, воздух — неприятно сухим, жарким от пышущих батарей, душным от плотно закрытых окон. Цветы на обоях и яркий ковёр раздражали. Хотелось белых стен, монотонной зелени татами, щелястых форточек, пропускающих свежий ветер. Обилие вещей и книг душило. Выгруженные из чемоданов японские глиняные чашки сиротливо потерялись среди сверкающего хрусталя и пёстрого фарфора, словно полевые цветочки на клумбе. Длинный бумажный свиток какэмоно повис блёклым пятном рядом с картинами, написанными маслом, не выдерживая слепящего соседства. Японские вещицы из бумаги, глины, травы, казавшиеся такими прелестными у себя на родине, вдали от неё тушевались, уходили в тень…
— Ты поправилась, — сказал муж.
— Стала спокойнее, — заметила подруга.
И решила, что это — от сои, весьма полезной женщинам в определённом возрасте.
— Ты стала считать каждую копейку! — морщились друзья.
Считать копейки, как в Японии, в России и впрямь не стоило. Зарплаты научного сотрудника всё равно ни на что не хватало.
— Что за фантазия — сидеть в горячей ванне? — недоумевали домашние.
— И как это можно есть? — морщилась дочь, подозрительно нюхая нори. И отодвигала сущи: — Какую гадость ты приготовила — икру с рисовой кашей!
— Стоит ли возиться с такой ерундой? — сердились сослуживцы.
Но она долго писала деловое письмо, упрямо стараясь сделать его красивым. И обращала внимание на мелочи. И избегала душевных откровений и длинных разговоров "просто так" — они стали её утомлять.
Она изменилась. И всё изменилось вокруг. В родном гастрономе, увидев уродливо скрюченных, состарившихся в холодильнике безобразных серых рыб, она почувствовала тошноту, спросила:
— А свежая рыба у вас есть?
— А эта какая? — буркнула продавщица, неохотно оторвавшись от болтовни с товаркой. И бросила презрительно: — Что Вы понимаете в рыбе!
Она вспомнила розовые бруски тунца на Асаичи, оранжевых влажных лососей, услужливых продавцов… У входа в метро толпились нищие. Посиневшие на сквозняках старухи, жалко улыбаясь, торговали сигаретами и турецким нижним бельём.
— Мы должны перенести непереносимое, — просил своих подданных японский император в день капитуляции Японии в сорок пятом.
Теперь перенести непереносимое пыталась Россия.
Возле дома к ней подскочил бульдог, оскалил слюнявую морду, выставил жёлтые клыки.
- Возьмите собаку на поводок! — испугалась она.
— Нервы лечи, психопатка! — лениво огрызнулась дама и отвернулась, а пёс отправился к детской песочнице справлять нужду.
Она вспоминала, как пожилой японец не выпустил из рук ремешок даже когда его собака рванулась, уронив хозяина на асфальт. А в руке старик всегда носил совок и пакетик, чтобы за псом убрать. Пятачок газона возле её московского дома походил на скотный двор, откуда давно не вывозили навоз — в Москве бушевала дурная собачья мода. В подъезде она споткнулась о разбитую плитку пола, уткнулась взглядом в раскарябанную надписями стену, подумала с тоской — нелегко ей будет привыкать к родной стране! И попробовала себя утешить — ведь и японцу трудно возвращаться в свою аскетическую, работящую, общинную Японию после сколько-нибудь продолжительной жизни в эгоистической Америке или в развращённой комфортом Европе. Правда, у японских граждан трудности были иного рода.
Её тело обеднело кальцием за японский год — от сущей ерунды хрупнула косточка. Она с жадностью ела русский творог. И скучала по нори, страдая в материковой Москве без океанского йода. У каждой страны свои достоинства, свои недостатки. В родном институте денег почти не платили, зато свободы было — хоть отбавляй. Она отдыхала от несвободы слишком хорошо организованной Японии. Она скучала по японскому порядку. И встреченному на улице японцу улыбнулась, как родному. И жадно ждала известий от обретённых в Японии друзей.
Вернулась из Японии Анна. И вскоре получила от своего сэнсэя письмо, отправленное экспресс — почтой.
— Мы, японцы, просим у Вас прощения…
Сэнсэй извинялся за то, что иностранке было неуютно в его стране. Извинялся за всю Японию. Но Анна ждала не извинений, а делового письма об обещанном продолжении сотрудничества. И, не дождавшись, сама послала сэнсэю проект совместной работы и сделала приписку: лопушник го-бо, выращенный ею из японских семян на подмосковной даче, получился невкусный, не такой, как в Японии. Ответ снова пришёл экспресс-почтой. В письме был подробный рецепт приготовления салата из го-бо.
— Натёртый корень надо подержать в холодной воде, потом немножко поварить, чтобы он стал мягким, добавить майонез, морковку… — писал сэнсэй. — Если это не поможет, значит, го-бо вырос слишком далеко от Японии, и с этим уже ничего поделать нельзя… — О работе в письме не было ни слова.
Приехала на побывку в Москву Леночка, подурневшая, потухшая. Её пышное прежде тело съёжилось до японских размеров, потерялось в вялых складках серенького крапчатого платьица, золотистые волосы поблекли. Должно быть, на неё больше не оглядывались на улицах японские мужчины. Да и собственный муж внимания не обращал. Одичавшая от одиночества Леночка жила без мужа, без друзей. Её весёлый щебет сменился говором тихим, тусклым.
