Ознакомительная версия.
На следующее утро я вернулся в реабилитационный центр в Лос-Анджелесе, а Кики с Милан отправились в квартиру, которую я снял для них в «таунхаусе» в Лас-Вегасе. Кики была там в полном одиночестве, потому что ее мама в связи со своим сфабрикованным приговором все еще проживала в Филадельфии в общежитии для лиц, освобожденных из мест заключения. Я звонил Кики из «Промисиз», она была в депрессии, и я тоже. Она в то время не очень-то переживала за меня, она видела во мне великовозрастного, избалованного, плохо воспитанного ребенка, который стонет по разным поводам, пребывая в загородном клубе для наркоманов. Однако филиал реабилитационного центра «Промисиз», в котором я оказался, совершенно не походил на аналогичное заведение в Малибу. Он располагался в городе, на углу какой-то улицы, куда кто угодно мог забраться и похитить тебя или сделать что-нибудь еще.
Кики в то время очень волновалась по поводу денег, потому что я не мог дать ей что-либо для малыша. Она могла с трудом позволить себе подгузники. Она даже пригрозила пойти вместе с нашим ребенком в органы соцобеспечения и оформить документы на пособие. Но я, действительно, был на мели. На моем банковском счету было что-то около 7000 долларов, а ежемесячно по алиментам я должен был платить более 8000 долларов. Джефф платил за мое лечение в реабилитационном центре. Чтобы получить хоть сколько-то денег, я, насколько это было возможно, ангажировал свое появление на различных мероприятиях за 10 000 долларов. Поэтому угроза пойти в органы соцобеспечения меня не очень-то обеспокоила. Я ведь предупредил ее, что ей не придется жить со мной в роскоши. Так пусть идет и пристраивает свою задницу в очередь в органы соцобеспечения. Подозреваю, что она, действительно, уже стояла в этой очереди, когда к ней пришел Дэррил и дал 250 долларов из банкомата на продукты питания и подгузники.
В феврале я вышел из реабилитационного центра и вернулся в Лас-Вегас. Мой план состоял в том, что я буду жить в своем доме и навещать Кики с ребенком, которые жили в «таунхаусе» по соседству. Но я чувствовал себя таким измученным и разбитым после реабилитационного центра, что, придя в «таунхаус», я просто остался там с Кики на две недели. Я в буквальном смысле этого слова боялся выходить из дома, потому что я не доверял самому себе. Я опасался, что могу сорваться. К нам с Кики вернулось то, что мы утратили, когда она оказалась в тюрьме. Мы много смеялись, болтали, смотрели телевизор, играли с Милан. Спустя две недели к нам зашел Крокодил, и мы с ним начали навещать парикмахерскую Мака и пару часов после обеда проводить там. Но я не попадал ни в какие неприятности.
Когда мои анализы оказались плохими, контроль за прохождением мной испытательного срока переместился из Лас-Вегаса в Финикс. Но мой инспектор по надзору в Финиксе был отличным парнем. Я вместе с Кики и Милан приехал к нему, он убедился в том, что я справляюсь с проблемами, узнал о моем новом ребенке и позволил мне жить в Лас-Вегасе и раз в месяц просто информировать его в Финиксе о себе. Через день-другой мы вернулись в Лас-Вегас, и прежде, чем завезти Кики с Милан в таунхаус, я решил заглянуть к себе домой. И снова вмешалась судьба. Оказалось, что в моей посудомоечной машине лопнула труба, и затопило весь дом. Не знаю, возможно, это было божественное вмешательство, чтобы еще больше сблизить меня и Кики, но это принесло мне массу неудобств.
Я поселился вместе с ними в небольшом таунхаусе. Мы были в таких стесненных обстоятельствах, что в магазинах заранее подсчитывали стоимость покупок в тележке, чтобы быть уверенными, что не превысили своего бюджета. Иногда я выкладывал некоторые покупки из тележки, хотя Кики заверяла, что все подсчитала правильно. Я просто не хотел опозориться на кассе. Последний раз я поступал так, когда моя мама жила на пособие по социальному обеспечению. Как-то кассирше тогда пришлось выложить то, что мы собирались купить, потому что у нас не хватило денег. Поэтому я вновь стал проявлять нервозность, бывая с Кики в магазинах. Всю свою взрослую жизнь я действовал по принципу: я могу купить все, что я увидел. Теперь же вид обычных продуктов пугал меня. Можете ли вы себе такое представить? Я, самый злобный, самый жестокий, самый агрессивный боксер в своей жизни, пугался стоимости чертовой пачки каши.
Мы с Кики все больше сближались. Мы много играли в викторины, целыми днями викторины, викторины, викторины. Я еще недостаточно выздоровел, чтобы выходить наружу и сталкиваться с реалиями этого мира. Очевидно, Кики втайне была рада, что она заполучила меня. Думаю, что мой прежний имидж все еще имел для нее серьезное значение.
Через несколько недель после того, как я переехал жить к Кики, мы вместе с Крокодилом днем пошли в спортзал, чтобы посмотреть на тренировки некоторых боксеров. И на сей раз после того, как мы сделали это, я сказал Крокодилу, что я не прочь дернуть немного «кокса». Мы вернулись в «таунхаус» около десяти часов, что было для меня достаточно поздно. Кики спала на втором этаже. Я появился в спальне, такой радостный, оживленный, о чем-то возбужденно толкуя.
Она выскочила из постели, словно Линда Блэр в фильме «Изгоняющий дьявола».
– Ты принимал «кокс», так? – закричала она.
– Нет, детка, нет!
– Тогда почему, черт возьми, ты говоришь так быстро? И пусть Крокодил убирается нах… й! Я думала, он поможет тебе, он уводит тебя и принимает с тобой наркоту, – негодовала она.
– Не говори ничего Крокодилу. Он не знает, что я сделал это, – солгал я.
– Ты, действительно, думаешь, что я настолько тупая, чтобы поверить, что он не знает об этом?
За то, что я принял «кокс», она выгнала меня из дома. По моему разумению, она сделала мне одолжение. Я был только рад уйти. В то время я предпочел употреблять «кокс», чем сидеть взаперти в этой маленькой квартирке.
Я два дня ширялся «коксом», а затем вернулся к Кики. Она страшно переживала. Я поклялся больше не оступаться, и все вернулось в нормальное русло.
Так продолжалось, по крайней мере, до марта, пока мама Кики, Рита, выйдя из общежития для лиц, освобожденных из мест заключения, не приехала к нам. Жить вчетвером в такой тесной квартирке, в том числе вместе с матерью твоей подружки, было удовольствием ниже среднего. Я даже не мог заниматься любовью без того, чтобы мать Кики не слышала нас, поскольку стены были слишком тонкими.
Примерно в это время у меня вновь начались рецидивы. Я держался несколько недель, а затем уходил из дома и безумствовал. Я пропадал на несколько дней, потом возвращался и каялся.
– Я просто кусок дерьма. Лучше, чтобы я подох. Мне жаль, что я так поступаю с тобой, – говорил я.
После этих загулов я был похож на какое-то чудовище. Когда я ширялся «коксом», у меня по всему телу начинали идти пятна, как у прокаженного. У меня было обезвоживание, на лице появлялись язвы. Я не мог ни с кем целоваться, поскольку с влагой губ другого человека мне могли передаться вирусы. У меня шла кровь из носа. Я не мог нормально говорить – у меня першило в горле.
Ознакомительная версия.
