Восемьсот тысяч человек потеряла в последнюю войну Варшава.
Эту цифру — восемьсот тысяч — я прочел в Саксонском сквере, где по утрам бегал трусцой. В центре, разбивая ткацким грохотом тишину, бил фонтан; скрипели под кроссовками гравий и толченый кирпич на дорожках. На утренних бегунов с холодной снисходительностью смотрели музы, скульптуры из потемневшего мягкого камня. Была среди этого сонма красавиц и муза Истории — богочтимая Клио. В одном конце сквера эта холодная созерцательница, а в другом, возле трамвайных путей, — мемориальный комплекс, цифры: 800 000 потеряла в последнюю войну Варшава, 6 000 000 — Польша.
* * *
Во время любой зарубежной и просто поездки всегда жадно впитываешь в себя историю. Не хватает истории!
— Где, пани Мария, музей Марии Кюри?
— На улице Фрета, недавно проезжали. Это в доме шестнадцать. Здесь родилась Мария Склодовская-Кюри. Музей этот находится под опекой Польского химического общества.
Под цокот копыт соединяется несоединимое.
Второй этаж. Фотографии Парижа начала века, приборы. Вглядываюсь в лица ученых, супругов Пьера и Марии Кюри, открывших радиоактивные элементы полоний и радий. И хочется — о неисправимый идеалист! — спросить: "Зачем ты придумала все это, Мария?". Однако, с другой стороны, тогда, "по закону подлости", была бы, наверное, возможна Третья "горячая", а не "холодная", мировая война. Чертова (или божественная?) диалектика!
Как современным городам не хватает музеев! И Москве, и, боюсь, Варшаве. Музей Мицкевича на площади Старого Рынка. Рядом с памятным домом с негритенком. Входишь — сразу же обступают дорогие знакомые лица русской литературы. Соратник Пушкина… А вот музея Розы Люксембург, мемориальной комнаты Дзержинского в Варшаве, да и в Москве тоже, нет.
Обществ химических, исторических, технических, литературных больше, чем музеев.
* * *
В какой-то мере Варшава как Париж: географию ее ухватываешь сразу. Столько встречаешь знакомых хотя бы понаслышке, по литературе имен: Ян Собеский, ставший королем; Потоцкие, их дворцы. Я даже нашел родную мемориальную доску: здесь в 1848 году жил и творил Михаил Глинка. А названия улиц! Есть ли человек, у которого не на слуху Иерусалимские аллеи, Маршалковская? Автомашин много, как в Москве. Но к истории в Варшаве относятся бережнее. Лишь два дома остались целыми после войны на площади Старого Рынка, а вот все восстановлено по прежним замерам и чертежам. И городские башни, и барбаган, и десятки дворцов и костелов, представляющих исторический интерес. А мы сами, своими руками уничтожили храм Христа Спасителя, памятник героизму русского народа, построенный на народные подписные деньги, Собачью площадку с домом Киреевского, где бывал Гоголь, да и почти все русские писатели.
Почему, скажем, смогли варшавяне поднять из руин Королевский замок, а Москва потеряла сорок сороков и дом, где родился Пушкин? Почему?.. Сколько я наберу этих архитектурных "почему". Да, трудно, да, плохо со специалистами, с материалами. Почему просто, без очередей можно почти на любом углу Варшавы съесть то "фасолысу по-бретонски", то гамбургер или кусок булки, разогретой на гриле с пластиком сыра? А попробуйте перекусить где-нибудь в центре Москвы. Булок у нас не хватает? Почему в маленьком кафе на улице Герцена с вывеской "Оладьи" этих оладьев нет, чего недостает — муки, дрожжей? В Варшаве определенно лучше с цветами, а в Москве — с продуктами. С чем лучше в Варшаве? С чем в Москве? Этот ряд можно тянуть и тянуть…?
Перед самым отъездом в Варшаву я побывал в музее М. И. Ермоловой, первой нашей народной артистки, в ее доме на Тверском бульваре. Там — свежая панорама Театральной площади Москвы конца прошлого века. Видишь еще целый Страстной монастырь, главы церквей и башен выше по Охотному ряду, к Лубянке, ныне площади Дзержинского. Уверен (я-то, наверное, не доживу), когда-нибудь будут восстановлены и Собачья площадка, и Зацепа, и храм Христа Спасителя, как уже сейчас реставрируется собираемая буквально по кусочкам Владимирка.
* * *
В чужих странах, неведомых местах порой уверуешь, что люди-то, в общем, везде живут почти одинаково, да и антураж этой жизни не очень различен. Те же, что и в Москве, сочлененные венгерские автобусы развозят варшавян; почти все прохожие одеты либо в настоящий, как и в Москве, импорт, либо в лихой под импорт "самострок", да и в прозрачных пластмассовых сумках несут по летней щедрой поре то же самое: помидоры, другие овощи, молоко в бутылках и пачках, лузгают семечки так же весело, как совсем еще недавно и у нас (но здесь обычай иной: семечки продают на улице не россыпью, а по-деревенски, невышелушенными из подсолнуховых шляпок, и не считается зазорным сесть в сквере на лавочку и выклевать до голой щетки весь зонтик). Но все это мелкие совпадения. А жизнь ворожит по-крупному. Именно об этом будет мой очерк.
После моего возвращения из Польши состоялась редколлегия в "Знамени" по новому роману. К этому времени Г.Я. Бакланов объявил об этом в "Литературке". Контекст был в высшей степени для меня благоприятный: "Мы открываем год новым романом С. Есина, написанным на самом актуальном материале". А перед этим шел А. Бек, пролежавший неопубликованным несколько десятилетий. На редколлегии своеобразно повел себя Ю. Апенченко: очень хотелось Юрочке понравиться новому главному. Я все время смотрел на Бакланова. Он помолодел за последнее время. Только руки у него выдают возраст, но руки — я теперь уже это знаю — человека, работающего на земле (здесь припомнилось высказывание Трифонова в разговоре с Твардовским — как, дескать, Бакланов разумно ведет хозяйство на своей даче.
21 сентября, воскресенье. Был на премьере "Истории лошади" в студии Марка Розовского. Поразило все, что там происходило. Пожалуй, первое публичное дело о плагиате. Розовский повторил многие "ходы" Товстоногова, тем самым вслух сказав, что спектакль в Ленинграде почти целиком сделал он. Или только претендует? Есть вещи на спектакле поразительные. К своему удивлению, я узнал, что многие актеры — самодеятельные. Андрей Степанов оказался каким-то технарем и даже лауреатом Госпремии. Его Холстомер больше христианин, чем герой Лебедева. Запомнился еще Сергей Щеглов.
Читаю Дэвида Яллона "Кто убил папу Римского?".
Совсем не работается. Болит сердце.
Меня утвердили в редколлегии "Знамени". Списочек занимательный: Лакшин, Друнина, Маканин, Черниченко и я. Сережа, ты ли это, трубочист?
24 сентября. Состоялось обсуждение книжки Шавкуты. Это была демонстрация 40-летних. Господи, ну чего им всем надо? Писать надо. Разве неясно, что общественное признание приходит только через читателя?
