Но положение постепенно улучшалось, и жизнь стала входить в нормальное русло. Следует заметить, что Контрреформация пошла Риму явно на пользу, способствуя сплочению христианских католических сил перед лицом растущей угрозы со стороны протестантов и турок-османов. От многих христианских стран, частных лиц и банков начали поступать крупные пожертвования на восстановление разрушенных святынь и новое строительство в Вечном городе.
Рим становится центром активной католической пропаганды, которая никогда ещё не была столь сильна, напориста и агрессивна, как в середине XVI века под воздействием наседающих с Севера протестантов, которые требовали проведения радикальных реформ. В эпоху Контрреформации Европа оказалась расколотой надвое религиозными противоречиями, обострившими до крайности накал политической борьбы. В Северной и Центральной Европе шло яростное сопротивление политике вмешательства официального Рима в европейские дела и оказываемой им открытой поддержки консервативным силам, которые ратовали за возврат к средневековым феодальным порядкам. Это привело к кровопролитным войнам в Германии, а во Франции — к дикой резне, получившей название Варфоломеевской ночи. В самой Италии, где почти всюду безраздельно господствовали испанцы, на смену республиканскому правлению пришла монархическая деспотия, которая открыто навязывала свою волю и вкусы мастерам искусств. Закончилась славная эпоха вольных городов-коммун, которые испокон веков являлись колыбелью нового мировоззрения и свободного от религиозных пут искусства, а оно всегда подчинялось только своим внутренним законам развития независимо от воли заказчика, кем бы тот ни был.
Перед католической церковью стояла задача ужесточить борьбу с разносчиками ереси и положить конец уступкам светской ренессансной культуре, на которые она была вынуждена порой идти. Давление церковных иерархов на умы усилилось, когда в 1534 году папой стал Павел III, который одновременно мог строчить письма Эразму Роттердамскому, дабы слыть в глазах Европы просвещённым правителем, и подписывать устав учреждаемого ордена иезуитов, назвав его основателя, фанатичного и воинственного Игнатия Лойолу, «перстом Божьим». Наступили тяжёлые времена, когда, казалось, историческое развитие повернуло вспять, началась охота на ведьм и вновь по всей Италии заполыхали костры инквизиции. На Тридентском соборе, созванном Павлом III, главной целью которого было восстановление неколебимой мощи и духовной монополии католической церкви, сторонники реформ потерпели сокрушительное поражение и был объявлен крестовый поход против любых форм ереси, чьи метастазы расползались по всей Италии.
Протестанты указали христианскому миру новый путь к спасению, лежащий через верность Библии, подлинной хранительницы истины. Как считали их предводители, основополагающим является библейское слово, способное возвысить человека и приблизить его к Богу. По их мнению, заполонившие церкви произведения искусства только отвлекают людей и уводят их в сторону от познания истины, склоняя к греховному идолопоклонству. В ответ католические иерархи заявляли, что сила искусства в его способности укреплять веру в людях, подавляющая масса которых темна и безграмотна, не умеет ни читать, ни писать, а потому лишена возможности глубоко понять основы христианского учения. На людей куда сильнее влияет зримый художественный образ, нежели буква и слово, и в храмах под воздействием произведений искусства они быстрее приобщаются к истинной вере и находят путь к Богу.
Для отстаивания незыблемости своих позиций римская курия умело использовала оружие принуждения и убеждения, прибегая к безотказно действующей политике кнута и пряника. Роль кнута была доверена инквизиции с её трибуналами, тайными тюрьмами и орудиями изощрённых пыток, которые и сегодня поражают воображение в римском музее на улице Тассо. Кроме того, в её услужении была целая армия тайных агентов и осведомителей. Не отставал от инквизиции и орден иезуитов как блюститель чистоты веры и нравов. Это порождало гнетущую атмосферу страха, подозрений и доносительства. Пряником же служило искусство, являвшееся проводником политики и идеологии католицизма. Оно рассматривалось как самое эффективное средство воздействия, помогающее держать массы в страхе и повиновении.
В отличие от аскетической наготы протестантских церквей, лишённых какого-либо декора, католические храмы поражали богатством и блеском художественного убранства, способного доводить верующих до религиозного экстаза и полного забвения всего мирского. Католическая церковь испокон веков являлась главным заказчиком зодчих, ваятелей и живописцев. Её иерархи и теологи разработали целую систему правил и запретов, которые строго регламентировали и направляли творческую деятельность. Одним из авторов такой системы был кардинал Габриэле Палеотти, опубликовавший в 1582 году в Болонье свой объёмистый «Трактат о небесном и земном в живописи» в развитие требований, предъявляемых к искусству Тридентским собором. В них запрещалось изображение обнажённой натуры, исключался малейший намёк на эротику, равно как всё то, что исходило из античной языческой культуры с её любвеобильными богами, нимфами и сатирами. Всему этому не должно было быть места в искусстве. Принято считать Палеотти чуть ли не идеологом так называемого «натурализма», который утверждал, что «картины на священные сюжеты служат религии намного эффективнее, нежели само слово», а потому он поддерживал тех художников, которые при изображении «небесного» и «земного» умели «отделять плевелы от зёрен». Например, таковыми он считал братьев Карраччи. Его взгляды на искусство нашли отражение в ломбардской и болонской школах живописи.
Каждый вновь избранный папа старался прославить себя не только в борьбе с ересью и укреплении веры, но и возведением новых храмов и благоустройством Рима. Например, имевший слабость к науке и получивший блестящее юридическое образование в знаменитом Болонском университете папа Григорий XIII сумел увековечить своё имя во вселенском масштабе, произведя в 1582 году смелую реформу юлианского календаря. Движимый желанием всецело править умами и душами верующих, тщеславный и волевой папа вознамерился подчинить своей власти само время.
К середине века население Рима возросло до ста тысяч. Народ поверил, что чёрная полоса миновала и злой рок оставил в покое многострадальный город. Но прокормить возросшее население было делом непростым, тем более что на смену урожайному году, как правило, приходили засуха и недород. Монтень, посетивший в те годы Италию, писал в своём путевом дневнике, что «земли вокруг Рима большей частью заброшены и не обрабатываются, являя собой грустную картину полного запустения».15 По дорогам бродили толпы голодных разорившихся крестьян, вынужденных просить подаяние. Нищие и бродяги устремились в город в надежде найти пропитание. Была и беда похлеще, ставшая подлинным бичом для Рима, которая препятствовала нормальному развитию жизни. Сам густо населённый город и его окрестности были наводнены бандитами, которые действовали нагло и безнаказанно. Никто не мог с ними справиться, пока на папском престоле не оказался волевой и решительный Сикст V.
