Когда же наступит настоящий римский карнавал! До сих пор я видела только балконы, убранные белой, красной, голубой, желтой, розовой материей, и несколько масок.
Пятница, 25 февраля. Наши соседи появились, дама очень любезна; есть очаровательные экипажи. Троили и Джорджио – в прекрасной коляске с большими лошадьми и лакеями в белых панталонах. Это был самый красивый экипаж. Они забрасывают нас цветами. Дина совсем красная, и мать ее сияет.
Наконец раздался пушечный выстрел: сейчас начнутся бега лошадей, а А. еще не пришел; но вчерашний молодой человек приходит, и так как наши балконы смежны – мы заговариваем. Он дает мне букет, я даю ему камелию, и он говорить мне все, что только может сказать даме нежного и влюбленного человек, не имевший чести быть ей представленным. Он клянется мне вечно хранить ее и обещает приехать в Ниццу, чтобы показать мне лепестки цветка, который останется навсегда свежим в его памяти. Это очень весело.
Граф Б. (это имя прекрасного незнакомца) старался занимать меня, когда, опустив глаза на толпу, бывшую внизу, я вдруг увидела А., который мне кланялся. Дина бросила ему букет, и руки десяти негодяев протянулись, чтобы схватить его на лету. Одному удалось это; но А., с величайшим хладнокровием схватил его за горло и держал своими нервными руками, пока, наконец, несчастный не бросил своей добычи. Это было так хорошо, А. был в эту минуту почти прекрасен. Я пришла в восторг и, забыв о том, что покраснела, спустила ему камелию, и нитка упала вместе с нею. Он взял ее, положил в карман и исчез. Тогда, все еще взволнованная, я обернулась к Б., который воспользовался случаем наговорить мне комплиментов относительно моей манеры болтать по-итальянски.
Barberi летят, как ветер, посреди гиканья и свистков народа, а на нашем балконе только и говорят об очаровательной манере, с которой А. отнял букет. Действительно, он был похож в эту минуту на льва, на тигра; я не ожидала такого со стороны этого изящного молодого человека.
Это, как я сказала сначала, странная смесь томности и силы.
Мне все еще видятся его руки, сжимающие горло негодяя.
Вы, может быть, будете смеяться над тем, что я сейчас вам скажу, но я все-таки скажу.
Так вот – таким поступком мужчина может тотчас же заставить полюбить себя. Он имел такой спокойный вид, держа за горло этого бездельника, что у меня дух захватило.
Весь вечер я только об этом и говорю, я прерывала все разговоры, чтобы еще и еще поговорить об этом. Не правда ли, А. очарователен? Я говорю это, как будто бы смеясь, но боюсь, что я думаю это серьезно. Теперь я стараюсь уверить наших, что я очень занята А. и мне не верят; но стоит мне сказать противоположное тому, что я говорю теперь, этому поверят, и будут правы.
Я опять горю нетерпением, я хотела бы заснуть, чтобы сократить время до завтра, когда мы пойдем на балкон.
Понедельник, 28 февраля. Выходя на балкон на Корсо, я уже застаю всех наших соседей на своем посту, и карнавал в полном разгаре. Я смотрю вниз, прямо перед собою, и вижу А. с кем-то другим. Заметив его, я смутилась, покраснела и встала, но негодного сына священника уже не было, и я обернулась к маме, которая протягивала кому-то руку. Это был А.
А! В добрый час! Ты пришел на мой балкон, тем лучше!
Он остается требуемое вежливостью время с мамой, а потом садится подле меня.
Я занимаю по обыкновению крайнее место с правой стороны балкона, смежного, как известно, с балконом англичанки. Б. опоздал; его место занято каким-то англичанином, которого англичанка мне представляет и который оказывается очень услужливым.
– Ну, как вы поживаете? – говорит А. своим спокойным и мягким тоном.- Вы не бываете больше в театре?
– Я была нездорова, у меня и теперь еще болит палец.
– Где? (и он хотел взять мою руку). Вы знаете, я каждый день ходил к Апполлону, но оставался там всего пять минут.
– Почему?
– Почему? – повторил он, глядя мне прямо в зрачки.
– Да, почему?
– Потому, что я ходил туда ради вас, а вас там не было.
Он говорит мне еще много вещей в том же роде, закатывает глаза, беснуется и очень забавляет меня.
– Дайте мне розу.
– Зачем?
Согласитесь, что я задала трудный вопрос. Я люблю задавать вопросы, на которые приходится отвечать глупо, или совсем не отвечать.
Б. преподносит мне большую корзину цветов; он краснеет и кусает себе губы; не пойму, право, что это с ним. Но оставим в покое эту скучную личность и возвратимся к глазам Пьетро А.
У него чудные глаза, особенно когда он не слишком открывает их. Его веки, на четверть закрывающие зрачки, дают ему какое-то особенное выражение, которое ударяет мне в голову и заставляет биться мое сердце.
– По крайней мере, чтобы помучить Пьетро, будь подобрее с Б.,- говорит Дина.
– Помучить! Я не имею ни малейшего желания. Мучить, возбуждать ревность, фи! В любви это похоже на белила и румяна, которыми мажут лицо. Это вульгарно, это низко. Можно мучить невольно, естественно, так сказать, но… делать это нарочно, фи!
Да и потом, я не смогла бы сделать это нарочно, у меня не хватило бы характера.
Среда, 8 марта. Я надеваю свою амазонку, а в четыре часа мы уже у ворот del Popolo, где А. ждет меня с двумя лошадьми. Мама и Дина следуют за нами в коляске.
– Поедем здесь,- говорит мой кавалер.
– Поедем.
И мы выехали в поле – славное, зеленое местечко, называемое Фарнезиной. Он опять начал свое объяснение, говоря:
– Я в отчаянии.
– Что такое отчаяние?
– Это когда человек желает того, чего не может иметь.
– Вы желаете луны?
– Нет, солнца.
– Где же оно? – говорю я, глядя на горизонт.- Оно, кажется, уже зашло.
– Нет, мое солнце здесь: это вы.
– Вот как?
– Я никогда не любил, я терпеть не могу женщин, у меня были только интрижки с женщинами легкого поведения.
– А увидев меня, вы полюбили?
– Да, в ту же минуту, в первый же вечер, в театре.
– Вы ведь говорили, что это прошло.
– Я шутил.
– Как же я могу различать, когда вы шутите, а когда серьезны?
– Да это сейчас видно!
– Это правда; это почти всегда видно, серьезно ли говорит человек, но сами вы не внушаете мне никакого доверия, а ваши прекрасные понятия о любви – еще менее.
– Какие это мои понятия? Я вас люблю, а вы мне не верите,- говорит он, кусая губы и глядя в сторону.- В таком случае я ничто, я ничего не могу!
– Ну, полноте, что вы притворяетесь?!- говорю я, смеясь.
– Притворяюсь!- восклицает он, оборачиваясь с бешенством.- Всегда притворяюсь! Вот какого вы обо мне мнения!
– Помолчите, слушайте. Если бы в эту минуту проходил мимо кто-нибудь из ваших друзей, вы бы повернулись к нему, подмигнули и рассмеялись!
– Я – притворяюсь! О! Если так… прекрасно, прекрасно!
