– Помолчите, слушайте. Если бы в эту минуту проходил мимо кто-нибудь из ваших друзей, вы бы повернулись к нему, подмигнули и рассмеялись!
– Я – притворяюсь! О! Если так… прекрасно, прекрасно!
– Вы мучите свою лошадь, нам надо спускаться.
– Вы не верите, что я вас люблю? – говорит он, стараясь поймать мой взгляд и наклоняясь ко мне с выражением такой искренности, что у меня сердце сжимается.
– Да нет,- говорю я едва слышно.- Держите свою лошадь, мы спускаемся.
Ко всем его нежностям примешивались еще наставления в верховой езде.
– Ну можно ли не любоваться вами? – говорит он, останавливаясь на несколько шагов ниже и глядя на меня.- Вы так хороши, только мне кажется, что у вас нет сердца.
– Напротив, у меня прекрасное сердце, уверяю вас.
– У вас прекрасное сердце, а вы не хотите любить!
– Это смотря по обстоятельствам.
– Вы – балованное дитя, не правда ли?
– Почему же меня и не баловать? Я не невежда, я добра, только я вспыльчива.
Мы все спускались, но шаг за шагом, потому что спуск был очень крутой и лошади цеплялись за неровности земли, за пучки травы.
– Я…- у меня дурной характер, я бешеный, вспыльчивый, злой. Я хочу исправиться… Перескочим через эти рвы, хотите?
– Нет.
И я переехала по маленькому мостику, в то время как он перескакивал через ров.
– Поедем мелкой рысью до коляски,- говорит он,- так как мы уже спустились.
Я пустила свою лошадь рысью, но за несколько шагов до коляски она вдруг поскакала галопом. Я обернулась направо. А. был позади меня, моя лошадь неслась в галоп; я попробовала удержать ее, но она понесла в карьер. Долина была очень велика, все мои усилия удержаться – напрасны, волосы рассыпались по плечам, шляпа скатилась на землю, я слабела, мне становилось страшно. Я слышала А. позади себя, я чувствовала, какое волнение происходило в коляске, мне хотелось спрыгнуть на землю, но лошадь неслась, как стрела.
«Это глупо, быть убитой таким образом»,- думала я, теряя последние силы.- Нужно, чтобы меня спасли».
– Удержите ее!- кричал А., который никак не мог догнать меня.
– Я не могу,- говорила я едва слышно.
Руки мои дрожали. Еще минута, и я потеряла бы сознание, но тут он подскакал ко мне совсем близко, ударил хлыстом по голове лошади, и я схватила его руку – чтобы удержаться и… коснуться ее.
Я взглянула на него: он был бледен, как смерть, никогда еще я не видала такого взволнованного лица.
– Господи,- повторял он,- как вы испугали меня!
– О да, без вас я бы упала, я больше не могла удерживать ее. Теперь – кончено. Ну, нечего сказать, это мило,- прибавила я, стараясь засмеяться.- Дайте мне мою шляпу.
Дина вышла из коляски, мы подошли к ландо. Мама была вне себя, но она ничего не сказала мне: она знала, что между нами что-то было, и не хотела надоедать мне.
– Мы поедем потихоньку, шагом, до ворот.
– Да, да.
– Но как вы испугали меня! А вы не испугались?
– Нет, уверяю вас, что нет,
И через минуту мы принялись спрягать глагол «любить» на все лады. Он рассказывает мне все – с самого первого вечера, когда он увидал меня в опере и, видя Р. выходящим из нашей ложи, вышел из своей и пошел ему навстречу.
– Вы знаете,- говорит он,- я никогда никого не любил, моя единственная привязанность – моя мать, остальные… Я никогда не смотрел ни на кого в театре… Я мог бы произвести впечатление на ваше воображение, если бы объяснился вам в любви как в романе, но это глупо, я только о вас и думаю, только вами и живу. Конечно, человек – земное создание, он встречает массу людей и масса других мыслей занимает его. Он ест, говорит, думает о разном, но я часто думаю о вас – вечером.
– В клубе, может быть?
– Да, в клубе. Когда наступает ночь, я остаюсь там мечтать, курю и думаю о вас. Потом, особенно когда темно и я один, я думаю, мечтаю и дохожу до того, что мне кажется, я вижу вас. Никогда,- продолжал он,- я не испытывал того, что испытываю теперь. Я думаю о вас, я выхожу для вас. Доказательство – с тех пор, как вы не бываете в опере, я тоже не хожу туда. И особенно когда я один, я всегда думаю о вас. Я представляю себе мысленно, что вы здесь: уверяю вас, я никогда не чувствовал того, что теперь, отсюда я и заключаю, что это любовь. Мне хочется видеть вас, я иду на Пинчио… Мне хочется вас видеть, я сержусь, потом мечтаю о вас. И все же я начал испытывать удовольствие любви.
– Сколько вам лет?
– Двадцать три года. Я начал жить с семнадцати лет, я уже сто раз мог влюбиться, однако не влюблялся. Я никогда не был похож на этих восемнадцатилетних мальчиков, которые добиваются цветка, портрета – все это глупо. Если бы вы знали, сколько мне хочется сказать и… и…
– И вы не можете?
– Нет, не то, я влюбился и совсем оглупел.
– Не думайте этого, вы вовсе не глупы.
– Вы не любите меня,- говорит он, оборачиваясь ко мне.
– Я так мало знаю вас, что, право, это невозможно,- отвечаю я.
– Но когда вы побольше узнаете меня,- говорил он, глядя на меня очень застенчиво и понизив голос,- вы, может быть, немножко полюбите меня?
– Может быть,- говорю я так же тихо. Была почти ночь, когда мы приехали. Я пересела в коляску. Он начинает извиняться перед мамой, которая дает ему некоторые поручения относительно лошадей.
– До свиданья!- говорит А. маме.
Я молча протягиваю ему руку, и он сжимает ее – не как раньше.
Я возвращаюсь, раздеваюсь, накидываю пеньюар и растягиваюсь на диване, утомленная, очарованная, голова моя идет кругом. Я сначала ничего не понимаю. В течение двух часов я не могу ничего припомнить и только через два часа я могу собрать в нечто целое все, что вы только что прочли. Я была бы на верху счастья, если бы верила ему, но я сомневаюсь, несмотря на его искренний, милый, даже наивный вид. Вот что значит быть самому канальей. Впрочем, это лучше.
Десять раз я бросаю тетрадь, чтобы растянуться на постели, чтобы восстановить все в своей голове, и мечтать, и улыбаться. Вот видите, добрые люди, я – вся в волнении, а он, без сомнения, преспокойно сидит в клубе.
Я чувствую себя совсем другой, я спокойна, но еще совершенно оглушена тем, что он говорил мне.
Я думаю теперь о той минуте, когда он сказал «я вас люблю», а я в сотый раз отвечала: «это неправда». Он покачнулся на седле и, наклоняясь и бросая поводья, воскликнул: «Вы не верите мне?» – стараясь встретить мои глаза, которые я держала опущенными (не из кокетства, клянусь вам). О! В эту минуту он говорил правду. Я подняла голову и увидела его беспокойный взгляд, его темные карие глаза – большие, широко раскрытые, которые, казалось, хотели прочесть мою мысль до самой глубины души. Они были беспокойны, взволнованны, раздражены уклонением моего взгляда. Я делала это не нарочно: если бы я взглянула на него прямо, я бы расплакалась. Я была возбуждена, смущена, я не знала, что делать с собой, а он думал, может быть, что я кокетничала. Да, в эту минуту, по крайней мере, я знала, что он не лгал.
