Ознакомительная версия.
— Я не случайно спросил Вас о земляках-«наводчиках» Сталина. Когда было состряпано позорное «мингрельское дело», кое-кто из чрезвычайно «бдительных» доставил вождю первые две книги тетралогии К. Гамсахурдиа «Давид Строитель»: мол, смотрите, великий грузинский царь с легкой руки писателя изображен мингрелом! Греха в этом, конечно, никакого: мингрел — такой же грузин, как и сван, и гуриец, и кахетинец… Цель этой наводки заключалась в примитивном расчете инспираторов рецидива: поскольку Берия — мингрел, а Гамсахурдиа — его земляк, значит, они — единомышленники! Это должно и было стать доказательством фальсифицированности, антихудожественности, даже антинародности «Давида Строителя»; а за такое, как известно, расправа над автором неизбежна. Но, как ни странно, вышло наоборот: Сталин, прочитав роман (он тогда еще не был переведен на русский язык), вызвал тогдашнего первого секретаря ЦК республики, лютого врага писателя, и спросил: «Вы знакомы с этим романом?» И, не дожидаясь ответа, резюмировал: «Оказывается, мы, грузины, имеем такого великого прозаика!..»
Этой фразы было достаточно, чтобы на родине в корне изменилось отношение к Константину Гамсахурдиа…
— А сам романист приступил к написанию нового произведения с красноречивым названием «Вождь»… Случай, рассказанный вами, еще раз подтверждает непредсказуемость поступков Сталина. Помилование Гамсахурдиа вовсе не означает, что Иосиф Виссарионович мог отказаться от уже начатого «дела».
— Не поэтому ли Лаврентий Павлович пошел ва-банк и, как утверждается во многих публикациях, «помог» вождю преждевременно отправиться в мир иной?
— Я читал различные измышления на данную тему, например, «Тайна смерти Сталина» А. Авторханова. Каждый волен высказывать свое мнение, строить собственные версии, догадки. Мне не хочется спорить, поскольку не располагаю стопроцентными опровержениями (кстати, как и те, пишущие, не имеют доказательств!). Я могу лишь восстановить в памяти нашу домашнюю атмосферу в те дни, когда не стало Иосифа Виссарионовича. Мама при мне заявила отцу: «Лаврентий, как бы ты себя не утешал, твое время кончилось. Тебя терпели благодаря Сталину, а теперь — конец. Пока не поздно, подавай заявление об уходе в отставку, ссылайся на болезнь или придумай что угодно!..»
Отец не был самонадеянным человеком и прекрасно понимал всю сложность складывающейся расстановка сил. На уговоры мамы он ответил: «Нино, разве это изменит положение? Напишу ли я заявление, подам ли в отставку; они, если захотят, все равно добьются своего».
Максимум, на что мы рассчитывали — и отец, и мать, и я, — что его снимут, обвинят в разных просчетах, предадут партийной критике. Нам не приходило в голову, что дело может дойти до физической расправы, поэтому мы совершенно не были готовы к дальнейшим событиям.
— Почему Лаврентий Павлович не приложил усилий, чтобы занять место вождя после его смерти? Ведь он мог, в принципе, это совершить?
— Отец хорошо осознавал, что во главе фактически русского государства не может во второй раз стать грузин.
— Неужели Лаврентий Павлович не имел ни единого друга ни в Политбюро, ни в Совете Министров?
Складывается впечатление, что все его презирали и не могли дождаться, когда он предстанет перед судом.
— Друзья у него были. Я не говорю о Хрущеве, который, между прочим, больше всех нахально лез в незаменимые друзья к моему отцу! Вы посмотрите официальные фотографии тех лет — Хрущев почти везде рядом с отцом. Это было не только требованием протокола и соблюдением партийно-государственной иерархии, но и воплощением желания Никиты Сергеевича. Кто мог бы подумать, что этот человек вынашивал коварные планы, рассчитывая после их осуществления стать великим реформатором и отцом русской демократии. Хотя путем шантажа, демагогии и применения грубой военной силы, Хрущеву удалось убрать моего отца с дороги, он все же не стал для страны тем человеком, каким себя мнил. Прав Шота Руставели, когда пишет: «Что содержится в кувшине, то и льется из него!»
Я не говорю о Микояне, безоблачно проведшем долгую политическую жизнь, как тонко подметил народ, «от Ильича до Ильича». После всего, что произошло, Анастас Иванович разыскал меня в Москве у дочери и долго твердил о своей непричастности к гибели отца, просил, чтобы я передал его заверения матери. Я тогда не мог знать содержания его выступления на Пленуме, поэтому принял за истину слова Микояна. Правда, некоторые сомнения в искренности этих клятв заронила мне в душу реплика, как бы случайно оброненная им: «Эх, дорогой Серго, о чем угодно можно говорить, когда человека уже нет в живых!..» Только спустя десятки лет я понял подтекст микояновской реплики.
— Выходит, что и Маленков также притворялся, выдавая себя за друга Берия?
— Знаете ли, в политике понятие «дружба» весьма относительно. Расчет, корысть, выгода — вот что движет здесь человеком. Так было, так есть и, наверное, так будет.
— Значит, ваш отец арестован не был и никакого суда над ним быть не могло?
— Был сговор между Хрущевым, Булганиным и Ворошиловым. Об этом я точно знаю. Факт и то, что судебный процесс над Берия происходил в отсутствии самого Берия.
Мертвого никто судить уже не мог!.. Что же касается Маленкова, то тут все закономерно: Иосиф Виссарионович часто поручал им совместные задания, что и создавало видимость приятельских отношений. Впрочем, приятелями они были и в действительности, но расчет и выгода, о чем я говорил выше, взяли верх и в нем.
Подвергся подобному пороку и Лазарь Моисеевич Каганович. Мы соседствовали на даче, общались семьями и, казалось, испытывали друг к другу симпатии. Увы, человек, давший молчаливое согласие на арест и самоубийство собственного брата, легко оказался на стороне противников отца. Среди них, к моему огорчению, я увидел и Вячеслава Михайловича Молотова, от которого, уж точно не ожидал подобного малодушия. Вот говорят: жена Молотова — Полина Жемчужина — была арестована и три года провела в заключении. Кто это подстроил? Конечно же, Берия. Мало кто утруждает себя выяснением истины: что явилось причиной ареста супруги члена Политбюро и министра иностранных дел? Забывчивым или малосведущим напомню, что Жемчужина обвинялась в «связях с международным сионизмом». Друзья, коллеги, соратники из Политбюро — назовите их, как хотите! — отказали Молотову в доверии, настояв на аресте его жены. Интересная деталь: Жемчужину арестовали по решению Политбюро, а освободили по единоличному распоряжению Берия. Молотов, разумеется, знал об этом и был признателен отцу. Думаю, он понимал, что антисемитизм — не прихоть одного Сталина или тем более Берия. Это отвратительное явление имеет в России глубокие корни. Достаточно сказать, что в нынешнем году исполняется 1000 лет со дня первого еврейского погрома на Руси. Печально известное общество «Память» во многом исходит из этой традиции, достигшей апогея у черносотенцев. Я не исключаю того, что именно черносотенцы, окопавшиеся в стане Сталина, провоцировали антисемитские настроения в стране. Но это так, к слову. А вообще, трактуя свое понимание конкретных поступков упомянутых деятелей, я должен заметить следующее: я не убежден, что они, разве что за исключением Хрущева, повели бы себя так воинственно-предательски, если бы суд над отцом в самом деле состоялся. Почему-то хочется верить: Маленков, Молотов и еще кое-кто предали Лаврентия Берия постфактум. Правда от этого легче не становится, ибо предательство остается предательством как в адрес живого, так и мертвого.
Ознакомительная версия.
