Но служба есть служба. А времени для детального изучения характеров и установления оттенков во взаимопонимании между людьми у меня в ту пору не было.
— Действуйте.
Помпохоз лихо вскинул руку к головному убору и грузно повернулся через левое плечо.
Через несколько минут он верхом приплясывал среди обоза, со всех сторон окруженный погонщиками быков. Они внимательно выслушивали объяснения. Затем молча стали расходиться.
— Настроение у них вроде поднялось, — кивнул Солдатенко, внимательно наблюдавший всю эту картину.
А я размышлял: «Какой все же чудесный наш народ! Под любую ношу он подставит свое могучее плечо. Надо только говорить ему правду. Без обмана. И всегда давать перспективу, как выразился Федчук. Только что шумели, протестовали, а сейчас все молча согласились: «До Горыни так до Горыни». Но сможем ли мы отпустить их там?»
Сразу же спросил об этом Василия Александровича.
— Э, там видно будет, — беззаботно ответил начштаба.
— Надо, чтобы политруки рот поближе к ним были. Пусть изучают людей этих… На всякий случай. Може, вам еще и на голом энтузиазме придется ехать, а не только на волах, — сказал Павловский.
В колонну уже подстраивались пешие роты. Возле бойцов сновали местные жители, преимущественно женщины. Многие провожали своих родных, влившихся к нам в отряд. Женщины помоложе явно симпатизировали «кадровым партизанам», ветеранам Карпат и Брянских лесов. Перехватывая на лету затуманенные слезой взгляды, видел я не только простые, дружеские, но и более чем дружеские объятия, слышал вздохи, а то и тихие причитания.
Для бывалых партизан считанные недели стоянки были мирной, спокойной жизнью. И вот снова поход! В неизвестное, грозное…
Надо было рвать все эти кратковременные связи.
Жаль, конечно, но наш долг суров и не дозволяет нежностей.
Я торопил комбатов. Те зычными голосами шевелили своих подчиненных. Прощания, слезы, приветы… Только изредка мелькнет вдруг лукавая залихватская улыбка бравого партизана, который, прижимая левой рукой к своей мощной груди разревевшуюся дивчину, от неловкости озорно подмаргивает друзьям, словно давая им понять, что он тут ни при чем, что с самого начала крутой партизанской любви не скрывал ее непродолжительности. Сама, мол, знала, на что шла. Так, один солдатский грех. Но отвернется этот партизан и тоже глубоко вздохнет…
Прощался с нами и полковник Старинов, спешивший на своей «антилопе» в другие соединения.
— Вот уже и начальство разъезжает на машинах. Вроде как директор мэтэсэ какой, — сказал, глядя вслед машине, Павловский.
— Цэ така мэтэсэ, що Гитлеру кишки выпускает. Мину Старинова знаете, дядьку? — вставил от себя Вася Коробко, один из многочисленных учеников Старинова.
А на юге все погромыхивает, и уже чуть–чуть на запад продвигается канонада. Значит, не шутил тогда генерал Ватутин! Эх, не хватает только, чтобы появилась вблизи кавалерия. Тогда совсем пропали. Ну куда мы с этим воловьим базаром и скоростью два — три километра в час? Нет, нет! Хватит прощаний и слез. Надо давать команду…
— Ну, друзяки мои дорогие, давайте прощаться, — сказал Павловский и, шагнув вперед, крепко обнял меня, начштаба, а затем своего преемника Федчука.
«Нет, эту пуповину рвать куда труднее. Не короткой ночью на сеновале или на печи срасталась она. На льду Князь–озера, в припятском мокром мешке и на вершинах Карпат крепла боевая дружба».
— Ша–а–гом ма–арш, Васыль, — сказал я, обращаясь к начштаба.
И только перекинул ногу через седло, как Митька Гаврилов из комендантского взвода выпустил вверх длинную очередь из автомата.
— Салют, товарищи командиры, салют! — лихо закричал он.
«Ох уж эти мне штабные лоботрясы! Всюду они одинаковы… Хорошо еще, что удержался в седле на шарахнувшейся лошади. Не предупредил, черт!..» Хмурюсь, а в груди какое–то тревожное ликование. В поход, в поход… Эх, еще бы недельку подготовки, да пушчонок полную батарейку, да спаренных зенитных пулеметов… Вперед, на запад, вперед!
А вокруг сияющие глаза и настороженные лица. В голове колонны зарождается шорох. Минута, другая — и шорох вырастает в шум. Движение тысяч ног и сотен колес.
— Как говор горного ручья, — отмечает комбат–пять Платон Воронько.
— Ох, и нэ згадуй мэни про та Карпаты, — перебивает его комбат–два Кульбака.
— Не нравится? А на Западе, в Европе, есть горы и повыше, — смеется Петя Брайко. — Хочешь, карту покажу? Полюбуйся, Петро Леонтьевич!
И заливается веселым смехом, а Кульбака чертыхается.
«Все комбаты здесь. Ну что ж, хорошо. Вперед!» И я пускаю застоявшегося коня рысью, обгоняя обоз и пехоту, как это любил частенько делать на марше наш незабываемый комиссар…
Покрикивания обозных, говор, смех… Еще минута — и над вытянувшейся за селом колонной взмыла и понеслась над Полесьем звонкая партизанская песня.
Шумит, шумит наш горный поток по равнинному Полесью. Колонна уже вытянулась из села, когда я обогнал ее. За мною стайка связных и конные маяки батальонов. Пустили коней шагом.
И внезапно вновь загудела канонада по южной кромке Полесья. Надо уходить быстрее. Я стегнул коня. Через три километра галопа остановился, бросил поводья ординарцу:
— Дождусь тачанки здесь.
У развилки дорог — широкий пень дуба. Чем не кресло… Дорога, по которой шуршит позади наша колонна, лимитируемая средней скоростью воловьего шага, ведет на северо–запад. Лесная пустыня тянется более чем на шестьдесят километров. Только один островок — село Глинное — впереди.
Каково–то нам придется в этой глухомани?.. Обоз и людей мы кое–как подняли. С грехом пополам двинулись с места. Опыт подсказывал, что тренированный, боевой коллектив быстро втянется в поход. Надо только три — четыре дня марша, а потом дать один день стоянки — для устранения неполадок — и дело пойдет. Это в смысле физической нагрузки. А если бой? Тогда потребуется что–то более решающее… Как у нас с политико–моральным состоянием? Этот вопрос неотступно преследовал меня в последние дни. Но отодвигали его организационные дела. Не то чтобы никто не занимался политработой — в ротах регулярно принимали сводки Информбюро, мы привезли с собой из Киева целую кипу центральных и украинских газет, — однако этого недостаточно. Это — лишь «текущая политика». Она велась в те дни даже более оживленно, чем когда бы то ни было раньше. Сказывалось соприкосновение с частями Красной Армии. Немалую роль сыграла и «сотня резерва», которая прибыла вместе со мною. Среди новоприбывших было немало политработников: Андрей Цымбал, Иосиф Тоут, Славка Слупский… Но политработу — в широком значении этого слова — тоже надо организовать. Постоянную, углубленную. И это тебе не обоз. Тут на волах не выедешь…
