Уезжали многие: путивляне, конотопцы, глуховчаяе… Их районы уже были освобождены. Их звали колхозы, жаждала земля, ждали семьи. Но ветераны не спешили. Плача навзрыд, обнимали они нас — молодых, нацеленных партией на запад.
Впереди провожающих высилась фигура преемника Яши Панина — Мыколы Солдатенко. Бравый артиллерист, а затем политрук роты и комиссар батальона, Солдатенко был, бесспорно, одной из самых колоритных фигур нашего соединения. Это он по приказу Ковпака и Руднева ходил на рискованные переговоры с командиром бандеровской банды Беркутом.. Это его, Мыколу Солдатенко, молчаливого и медлительного, можно было посылать на любые сверхтрудные задания, и он выполнял их скромно, тихо, методично, а рапорты присылал обычно такие: «Зробыв!» или «Хлопцы постарались». Насколько мне помнится, самый «длинный» рапорт Солдатенко составил всего из трех слов; «Хвашистов вже нэма!».
* * *
Утром пятого января началось построение на марш. По разным лесным дорожкам стягивались обозы. Ездовые, успевшие отрастить усы (сказывалась гвардейская мода, заимствованная при кратковременном общении с передовыми частями армии в Овруче), важно восседали на облучках. Между телегами сновали старшины. Последние сутки они совсем не отходили от обозов и знали уже каждую телегу, каждую пару волов и лошадей. Но сейчас придирчиво еще раз осматривали свое хозяйство.
— Цэ вже просто так, для порядка стараются, — ухмыльнулся Павловский. — Надо же показаться перед командирами рот.
— Демонстрируют перед начальством свою заботу и ретивость, — сказал начштаба.
— А як же? А ты як думав? Старшина, що не знает, як пыль в глаза пустить и на подчиненных страх нагнать, який же цэ старшина?
Павловский вдруг как–то странно хмыкнул и отвернулся. Я заметил, что по щеке его скатилась и спряталась в усах непрошеная слеза. Он последним отбывал на паре битюгов в Киев. Его сменял бывший командир Олевского отряда инженер–строитель Федчук, тоже партизан гражданской войны. Великих дел их отряд не совершал, за пределы своего района не выходил, но воевал в Полесье честно, участвовал в блокаде железной дороги. Летом в Полесье активизировалось всенародное партизанское движение. Взрослое мужское население Олевских деревень, а частично и женщины повалили в свой партизанский отряд. К осени в нем насчитывалось уже около трехсот человек. С этими людьми Федчук и влился к нам, когда мы вернулись с Карпат. Ковпак назначил к Федчуку комиссаром подрывника и поэта Платона Воронько, к которому затем перешли и функции строевого командира. А кандидатуру Федчука Михаил Иванович Павловский перед самым своим отбытием на Большую землю предложил на должность помпохоза. Это нас вполне устраивало…
В батальонах своего обоза почти не было, и основной груз пришлось снова взвалить на крестьянские подводы. Эта большая часть колонны, находившаяся как раз в центре села, выглядела весьма неказисто. Непривычные к строю воловьи упряжки стояли беспорядочно, кое–как. А батарейный обоз и санчасть вообще походили на базарную толкучку. Новый наш партизанский интендант озабоченно носился верхом от одной группы подводчиков к другой. Те обступали его, о чем–то расспрашивали. Федчук разговаривал с ними спокойно, но иногда и покрикивал, после чего возницы быстро расходились, пожимая плечами.
Для меня настроение этой части нашего войска было сейчас важнее всего. На воловьи упряжки погружено более миллиона патронов, тысячи гранат, тонны взрывчатки — почти весь боезапас, выданный нам по приказу Ватутина и пополненный у гвардейцев в Овручс.
Особенно оживленно Федчук беседовал с возчиками, прикомандированными к четвертому батальону. Кое–кого из них я узнал. Это были те самые люди, которые всего три дня назад перевозили наши пожитки из Овруча через «фронтовые ворота». Вырвавшись из их кольца и покружив еще минуты две, Федчук подъехал к штабу, кряхтя слез с коня и подошел к нам.
— Народ бунтуется, товарищ командир, — тщательно и с непривычки курьезно вытягиваясь во фронт, доложил помпохоз. — Просят точные сроки им указать, толкуют, что тягло у них подбилось. А кроме того, поговаривают, будто пришло время на армию ориентироваться: партизаны для них теперь не защитники.
— Ого, быстро смекнули, — покачал головой Войцехович.
— А як же? Политику воны добре толкуют, — оживился Павловский.
— В особенности в свою пользу, — поддакнул Солдатенко.
— Плохо, товарищ Федчук! — укоризненно сказал я помпохозу. — Вы же человек местный, народ вас знает…
— Так в том–то все и дело. Если бы чужой, они прямо не говорили бы. Зато на марше смылись бы с быками, побросав груженые телеги в лесу. А так, по совести, как своему, выкладывают все сомнения.
— Ну что же? И это неплохо. По крайней мере, знаем настроения, — сказал Солдатенко.
— Да, настроение у них, прямо скажем, неважное, — подтвердил наш интендант.
— Погоди, товарищ Солдатенко, — остановил я комиссара. — Послушаем предложения товарища помпохоза.
Федчук подумал, погладил свою инженерскую с сильной проседью бородку и сказал рассудительно:
— Определенный срок возчикам указать следует. Чтобы у людей перспектива была. Ну, скажем, пусть доставят нас до конных мест. А там перегрузимся на другие телеги.
— Так, на перекладных, и рейд думаете совершать, Федор Константинович? — недовольно спросил начштаба. — Полагаю, что этаким манером дело у нас не пойдет.
— Насчет рейда ничего не могу сказать, товарищ начштаба. Опыта у меня по этой части нет, — с достоинством отвечал Федчук. — Мы ведь другой — лесной и болотной — тактики партизаны. Но с народом надо ладить.
— Правильно. При любой тактике с народом ладить надо, — поддержал помпохоза Мыкола Солдатенко.
«А помпохоз вроде с головой», — отметил я про себя и, прикинув с Васей возможности в смысле тягла лежащих на нашем маршруте сел, распорядился:
— Соберите всех возчиков, товарищ Федчук, и твердо им заявите: если до реки Горыни ни одна повозка не поломается, никто не дезертирует и не будет симулянтов, то сразу за Горынью мы их отпустим домой.
— Можно от вашего имени заявить? — уточнил Федчук.
— А разве вам своего имени мало? — отрезал я, сразу давая понять помпохозу, что он пользуется достаточными правами и от него требуют самостоятельности.
Федчук неожиданно и странно для пожилого мужчины покраснел и смутился. Немного смутился и я, чувствуя неловкость перед человеком, старшим по возрасту. А тут еще эти пытливые глаза Павловского. Невольно подумалось: «Ревнует он, что ли? Уезжал бы уже… А то Федчук вроде как спутан по рукам и ногам».
