вопрос, где она будет показана в Москве? Директор Третьяковки Поликарп Иванович Лебедев на этот вопрос ответил сразу и однозначно: «Через мой труп». Отказалась и Академия художеств в лице Петра Матвеевича Сысоева. Никто не жаждал показать народу «буржуазное» искусство. Мало ли что может стрястись… Я спрашиваю директора Третьяковки: «Поликарп Иванович, как же вы отказались? Почти все работы кисти советских мастеров, представленных тут на выставке, они же из вашей галереи!» А он мне в ответ: «Это разные вещи. Их мы привезли за границу. А у себя мы такое не покажем». Тогда я, чтобы смягчить ситуацию, улыбнулась и говорю: «А знаете, у нас уже вполне подпорченная репутация. Давайте сделаем выставку у нас, в Пушкинском». Что тут случилось!.. Все так обрадовались: «О, как хорошо. Да, Пушкинский. Правильно, у них». И все. Вот так это решалось. Даже в 1981 году.
С Шагалом я познакомилась в Париже, в Лувре.
Я там работала, и директор как-то меня спросил: «Ирина, хотите со мной позавтракать»? У них завтраком называется то, что у нас обедом, примерно в два часа дня – déjeuner. Естественно, я согласилась. Это же для того, чтобы поговорить и обсудить что-то важное.
Захожу к нему в кабинет, смотрю – еще один человек сидит. Я даже сразу не рассмотрела, кто это. Потом гость обернулся. Так это же Шагал! И вот мы втроем за этим déjeuner и разговаривали. Шагал очень живой в разговоре, общительный, легкий. Набралась смелости и говорю: «Я мечтаю сделать в Москве вашу выставку». А он и рад. Так мы с ним предварительно обо всем и договорились. Потом я поехала еще раз в Париж на заседание Международного совета музеев, и появилась возможность доехать до Шагала, навестить его на юге Франции. Встречу эту я очень хорошо помню. Мне помогла Надя Леже, дала машину уже там, на юге. Так и добралась до Шагала. Меня встретила его жена. И вот мы с ней сидим, сидим, ждем его. А Шагала все нет. Я говорю: «Вава, ну что такое? Где же он?» А Вава отвечает: «Не беспокойтесь, он спит еще». Оказалось, что у Шагала уже тогда очень болели ноги, поэтому в его двухэтажном доме был лифт. Он спустился на лифте, вышел из него и так широко руками развел: «Вот, мол, и я!»
Мы в тот день долго разговаривали. И приняли окончательное решение, что выставке быть. Он очень хотел, чтобы его картины увидели в Москве. Но, к сожалению, тогда выставку мы так и не сделали. Не дали. Даже в 80-е годы кто-то все еще чесал голову: «Делать Шагала или нет?». Какова сила запрета на то, что, как считалось, «советскому человеку не нужно». Как это? Я не могла понять, что происходит. Да мы к тому времени уже «Москву – Париж» сделали и еще многое из того, что раньше было немыслимо. А «эти» в своих кабинетах все еще сидели и раздумывали, давать ли разрешение на выставку Шагала. Меня это просто поразило тогда. И я пошла на прием к министру. Мне ответили: «Ирина Александровна, не сомневайтесь, сделаем!» А потом Шагал умер. Так и не дожив до своей выставки в Москве. Мы, конечно, Шагала в Россию привезли, выставку сделали, но позже. Жена его приехала и, конечно, дочь Ида, с которой я тогда подружилась и потом бывала у нее неоднократно. Они даже подарили нам ряд его вещей. А мы довольно щедро кое-что передарили Третьяковской галерее, понимая, что ему приятно было бы, что он висит в Третьяковке среди художников ХХ века.
И еще один очень личный и важный момент. У меня есть – и я ее храню – книга «Марк Шагал. Жизнь и творчество» с дарственной надписью Шагала. Это очень дорогой для меня подарок. Я никогда никому ее не отдам. А могла бы. За ней гоняется Эрнст. Предлагал мне огромные деньги. Это уже давно было. Но нет. Книга моя, она замечательная. Главное – подарок самого Шагала. Я ее так люблю и ценю, что, когда ищу и сразу не нахожу, думаю, что у меня ее украли. А потом оказывается, нет – на месте мой Шагал. Сказать, что это моя любимая книга, было бы не совсем точно. Если говорить о любимых, то это Шекспир. Просто в шагаловской книге рисунок и дарственная надпись. Шагал мне ее подарил и подписал как раз в мой визит к ним на юг Франции. «Ирины Александровне»… «ИринЫ» – это он не шибко грамотно по-русски пишет. И «Антонова» вместо «Антоновой». А дальше: «Марк Шагал». И место: «Saint-Paul». Это Сен-Поль-де-Ванс. А потом: «На добрую память».
И главное – его рисунок. Он при мне его рисовал. И довольно долго. Да, это очень хорошая книжка. Написал ее зять Шагала, искусствовед.
Есть у меня и одна литография художника, довольно большая. Мне ее подарила Ида, его дочь. Тоже с дарственной надписью, и тоже с такими же ошибками. Они со склонениями оба не дружили. Храню я своего Шагала в моем кабинете, в музее.
Может, это и странно звучит, но лично я была знакома отнюдь не со многими современными художниками первой величины. Думаю, что прежде всего в этом виновата закрытость СССР. Выставки – да, это работа, а личные знакомства – зачем? Обойдетесь.
Я хорошо знала Ренато Гуттузо. Это итальянский художник, коммунист. Я в свое время работала на биеннале в Венеции, там познакомилась и со многими другими итальянскими художниками. Увы, в России их имена не слишком известны, хотя у себя в Италии это признанные мастера.
Когда в 1960 году я целых пять месяцев работала в Венеции, было много разных встреч, к некоторым художникам я ходила в мастерские, потому что они были венецианцы и жили в Венеции. Меня приглашали посмотреть работы, пообщаться. Особенно почему-то запомнилась встреча с Григорием Ивановичем Шилтьяном. Он был родом из Армении, считался одним из самых знаменитых художников-эмигрантов – «русских итальянцев». Был очень востребован. И стоили его работы дорого. Портретист Шилтьян был прекрасный, да и вообще – очень славный человек. Я могла часами сидеть у него в мастерской прямо на берегу канала и смотреть, как он рисует… Он писал какого-то мальчишку. А я сидела и смотрела, как он пишет, смотрела на Венецию из окна, читала книжку… И вспоминаю его жену, она была просто чудесная.
Пикассо, Матисса, Леже я, увы, не знала. Они просто умерли
