Понятно, как это противодействие в польском вопросе внутри самого русского правительства связывало руки Сазонову в ведении и прочих славянских вопросов, неотделимых от дальнейшей судьбы Габсбургской империи. Здесь всё же имелась ясная формула хотя и «единой» Польши, но так или иначе в составе Российской империи, в других же западнославянских вопросах уже приходилось идти ощупью, чтобы не наткнуться на ещё большее противодействие петербургских кругов, по старой привычке думавших о возможности восстановления после войны «дружеских и добрососедских отношений» как с Германией, так и с Австро-Венгрией.
Не только в составе правительства, но и в составе той же Юрисконсультской части МИД, которая вела польский вопрос в министерстве, не было никакого единодушия. Если Нольде, являвшийся, в сущности, одним из авторов «новой эры» в этом вопросе, энергично и настойчиво поддерживал или, как злые языки говорили, «инспирировал» Сазонова в благоприятном для поляков смысле, то его ближайший помощник держался диаметрально противоположной точки зрения. Взгляды Горлова представляют интерес не потому, что они имели реальное значение для решения польского вопроса внутри МИД, а потому, что являлись отражением распространённых убеждений известной части петербургской бюрократии, да и потому, что были взглядами того самого лица, которому уже в другие времена пришлось иметь дело с той независимой Польшей, которую он так не жаловал. Надо сказать, что Горлов не только имел майорат в Царстве Польском из конфискованных после восстания 1863 г. польских имений, но и начал свою чиновничью службу в канцелярии варшавского генерал-губернатора, то есть прошёл полностью всю практическую правительственную школу «русского полонофобства».
С этим типом людей мне раньше никогда не приходилось встречаться, и я был сильно удивлён, когда вскоре после поступления в Юрисконсультскую часть Горлов спросил меня, как я отношусь к воззванию вел. кн. Николая Николаевича, и на мой положительный ответ разразился филиппикой против Сазонова и Нольде. По его мнению, это воззвание является или «пустым обещанием» в случае неудачного окончания войны, или же «обманом» в случае победы России, так как о независимости Польши не может быть и речи в этом случае, ибо Россия не может позволить себе роскошь иметь под боком такого «потенциального врага», как Польша. Что Польша неминуемо станет врагом России, Горлов выводил из характера поляков, их национальной склонности не считаться с реальной обстановкой, заноситься и т.д. Существование «независимой» Польши, как он полагал, поднимет вопрос о наших западных губерниях, если даже не считать возбуждения претензий поляков на Украину и границы 1772 г. Об общеславянском значении радикального решения польского вопроса Гopлов говорил, что вообще славянского вопроса нет, есть отдельные славянские народы, интересы коих в некоторых случаях совпадают, а в других противоречат друг другу, что безусловно справедливого решения славянского вопроса не придумаешь, так как нельзя же, например, ставить вопрос украинский.
В отношении же политического эффекта провозглашённой вел. кн. Николаем Николаевичем «новой эры» в польском вопросе Горлов утверждал, что ради такого дешёвого эффекта не стоило издавать воззвание верховного главнокомандующего, имеющее как-никак юридическое значение для русского правительства, и что вообще на территории, занятой русскими войсками, никаких восстаний со стороны местного населения ждать не приходится и поляки, мол, отлично помнят 63-й год. Затем следовали рассуждения о том, что сами поляки прекрасно понимают разницу между германским и русским способом управления польскими провинциями, что симпатии польского населения куплены русскими не воззванием Николая Николаевича, которому поляки не верят, а германскими зверствами в занятых германскими войсками частях русской Польши, сразу же оттолкнувшими от них поляков и вызвавшими симпатии к русским.
Полонофобство Горлова не имело, как я сказал, практического значения в МИД и не могло иметь в тот момент, о котором я говорю, так как Нольде не подпускал Горлова к польскому досье на пушечный выстрел, да и вообще, несмотря на то что в МИД почти не было настоящих поляков-католиков при обилии чиновников-протестантов с немецкими фамилиями, полонофобства в такой форме, как у Горлова, я не встречал. Сам Нольде не раз при мне подсмеивался над воззрениями Горлова, но, как впоследствии мне пришлось убедиться из встреч в междуведомственных комиссиях, среди представителей других ведомств, в особенности МВД, Горлов не был одинок. Не так-то легко росчерком пера уничтожить бытовые отношения, вызванные почти вековой политикой русского правительства. Первое время после моего поступления Горлов и ко мне относился недоверчиво за давнишнее моё польское происхождение и интересовался, не имею ли я связей с польской колонией в С.-Петербурге.
Подданные неприятельских государств в России
Одной из крупнейших забот нашей Юрисконсультской части было положение неприятельских подданных, правовое положение военнопленных, а также австро-германского капитала и недвижимости в России. Наша часть не только являлась в этом отношении консультативным центром для других отделов и департаментов министерства, но и законодательной лабораторией для других ведомств. Меньше месяца спустя после моего поступления в министерство мне уже пришлось быть представителем его в различных междуведомственных комиссиях и познакомиться с тем хаосом, который царил в русских учреждениях, когда шла речь об отношении к различным категориям неприятельских подданных.
До какой степени война застала врасплох наше правительство по сравнению, например, с германским, можно судить по тому обстоятельству, что германский рейхстаг в течение нескольких дней принял около 220 законопроектов, касавшихся хозяйственного и правового приспособления всей жизни страны к войне. Само собой разумеется, что такие меры как, например, мобилизация промышленности или подробное регулирование положения неприятельских подданных (это законодательство первых дней представляло из себя солидный том), не могли явиться импровизацией рейхстага и что всё это было давно и тщательно продумано и подготовлено. У меня по крайней мере не оставалось никакого в этом сомнения, когда я по долгу службы был вынужден самым обстоятельным образом с этим ознакомиться. Скажу между прочим, что это германское военное законодательство как для нас, так и для наших союзников послужило впоследствии весьма удачным образцом для подражания.
