Давным-давно
Давным-давно прекрасны были кони,
Леса полны и ягод, и грибов,
И чудо материнства на иконе,
Как чудо гнезд на островах дубов.
Кто выдумал за техникой в погоне
Металл станков или бетон домов,
Чтоб жизни коротать, как на перроне
Ждать поездов, удобных, как гробов.
Давным-давно… Но ведь уже тогда
Рождались, как уродцы, города —
К дню нынешнему вел нас день вчерашний.
И в этом самом дальнем далеке,
Не находя секрета в языке,
Жизнь разрушалась Вавилонской башней.
Снег, словно сон – неощутимы сны,
И снега мы совсем не замечаем.
Пораньше электричество включаем,
Двойными стеклами защищены.
И так до половодья, до весны
В своей квартире, как в тюрьме, скучаем,
И телевизор запиваем чаем,
Двумерности программ подчинены.
И времени меняет серебро
На медяки мне автомат в метро,
Проматывая скудное наследство.
Лишь очень редкий, странный человек,
Светлеет и сеется, видя снег,
Как будто он сумел вернуться в детство.
За окном метет метель…
Это в Антарктиде, что ли?!
Я качаю колыбель…
Так положено по роли!
Перед Новым годом ель,
Выросшую в чистом поле,
Украшает канитель
Будто бы по доброй воле.
Мы спектакль играем все
В доме около шоссе,
В душном запахе бензина…
Может быть, и домик наш
Просто-напросто муляж —
Выдумка из пластилина.
Я, звери, благодарна вам,
Что вы в беде идете к нам,
Забыв жестокие обиды.
Всегда отыщется чудак
И вам поможет просто так,
От всей души, а не для вида.
И вот олени на шоссе
Перед машиной замирают,
И не на взлетной полосе
Разумно лебеди взлетают…
Но щеки у меня в росе,
Роса под жарки солнцем тает…
Спасли немногих мы. Но все
От нашей спеси вымирают.
Кто выдумал, что всемогущи люди?
Все те же люди…
Выдумкой гордясь,
Большой Вселенной маленькие судьи
Плетут законов вычурную вязь.
В угоду самомненью и причуде
Они с природой рвут за связью связь,
Усердствуя то в ханжестве, то в блуде,
От чистоты не отличая грязь.
О, муравьиный труд лабораторий!
В водовороте – щепочки теорий,
Открытия сомнительная честь!
Хоть люди судят о природе честно,
Бестрепетной Вселенной неизвестно,
Что у нее такие судьи есть!
Продаются избы за бесценок,
Продается речка, лес густой.
И хозяйки, бросив пятистенок,
Городской довольны теснотой.
И стремится, радуясь удаче,
По проселку частных шин пунктир
В модные бревенчатые дачи
Из просторных городских квартир.
Все закономерно и законно,
Кроме странной праздности земли…
Даже деревенские иконы
В моду у безбожников вошли.
За мешок картошки платят щедро,
И взамен гимнастики пешком
Ходят новоселы до райцентра
За консервами и молоком.
Только не парным, а порошковым,
Как позавчерашний черствый хлеб.
Больше места нет в хлеву коровам —
Ведь в гараж преобразился хлев.
Правда держат петуха покуда,
Хоть петух не вовремя кричит, —
Достоверной делает причуду
И подчеркивает колорит.
Видно, мир околдовали черти.
И над одиноким колоском
Бывшая деревня на мольберте
Застывает масляным мазком.
Филателия – странная забава.
Филателистам нынче нет числа.
Тщеславие не отличишь от славы,
А шлюха, словно девочка, чиста.
В альбомах умещаются созвездья,
А среди них вращается земля.
Не ради добрых иль дурных известий
Почтовые чернеют штемпеля.
В прозрачной современной упаковке
Преуспевают звери и цветы.
Шедевры Лувра или Третьяковки —
В бумагу превращенные холсты.
Как временем, подернутые клеем,
В альбомной аккуратной тесноте
Служитель Бога рядом с Галилеем
Обосновались на одном листе.
Ты держишь мир при помощи пинцета,
Ты держишь мир – и не дрожит рука,
И новенькая. Пестрая планета
Летит как мячик через все века.
И острия Истории – не остры,
И острые углы закруглены.
Планеты круглой глянцевитый остов
Размножен с указанием цены.
Город – огромный асфальтовый круг
Под выцветающим куполом неба…
Городу хочется зрелищ и хлеба,
А не одних коммунальных услуг.
О, этот ярмарочный балаган
И деревянные лошади в мыле…
Мы центробежной подвержены силе
Так же, как встарь самодельным богам.
Крутится круг. Неизбежен закон,
Нас относящий к простору окраин…
Глухо кремень ударяет о камень,
И высекается микрорайон.
Пятиэтажный унылый барак —
Ноев ковчег городского потопа…
В нем мы живем, словно в чреве Циклопа —
Темном убежище вечных бродяг.
Будьте добры, отведите метраж
Под потолком двухметрового блока,
Пусть модерновое наше барокко
Входит неистово в новый вираж.
Где же начало? Где над Арарат?
Плуг деревянный готовит оратый…
Крутится круг каруселью проклятой,
Мчится вперед, возвращаясь назад.
«Ах, почему бессонны города…»
Ах, почему бессонны города,
Когда седьмые сны глядят деревни?!
Стооких зданий серая гряда
И у подножий – чахлые деревья.
Они сюда случайно забрели,
Они необычайно одиноки
На круглых голых островках земли,
Затерянных в асфальтовом потоке.
Все камень, камень… Камень – я сама.
Героев нет. Остались их музеи,
Ми я для крупноблочного ярма
Сама, согнувшись, подставляю шею…
Только пыль на чердаке —
Рухлядь стала нынче в моде,
Хоть совсем не время вроде
Нам копаться в сундуке.
Но отныне налегке
Мы от прошлого уходим
Вдоль по сумрачной погоде
Лишь с купюрами в руке.
Покупают все подряд —
Вещи бабушкины – клад,
И не будешь ты в накладе.
Безымянна и чиста
Нынче только пустота
Остается где-то сзади.
Кем станешь ты, случайный птицелов?
Тюремщиком в навязчивой заботе,
Иль хлебосолом, давшим корм и кров
На долгий зимний перерыв в полете?
Ах, птицы, запертые на засов!
О чем вы в клетке весело поете,
Оплачивая песнями без слов
Все хлопоты о ненадежной плоти?
Хозяин к вам уже давно привык,
Вы человечий поняли язык,
В глаза глядите преданно и добро…
Но грянет птичий зов когда-нибудь,
И вы о клетку разобьете грудь,
Как сердце разбивается о ребра.
«О чем печально утки крячут…»
