Я силилась понять, что у него на уме. Он что, полагает, что я с удовольствием отошлю свою «соперницу» в Америку, чтобы там ей основательно покопались в мозгах и, быть может, исковеркали ее и без того не очень-то налаженную жизнь? Или предполагает, что я не решусь возражать ему, потому что и у меня самой есть секреты? Но что он может знать обо мне? Что он может знать о Франсуа?
Я решила вести себя осторожно, как ни трудно мне было прийти к такому решению. Поступить по примеру своей матери и проявить коллаборационизм. Я сказала:
– Не ожидала, что наша дискуссия примет такой… узкоспециальный характер. Признаться, я чувствую себя не вполне подготовленной и прошу отсрочки… Скажем, два или три дня. За это время я пролистаю литературу, просмотрю журналы и вынесу свой вердикт… Если вам и в самом деле интересно мое мнение.
– Конечно! – вскричала Жанна, а доктор Дюпон отделался легким поклоном.
– И я хотела бы провести с Жанной еще один сеанс психотерапии.
Супруги обменялись взглядами.
– Но, коллега, теперь мадам Дюпон состоит целиком и полностью на моем попечении. Я и сам в состоянии провести с ней необходимую психотерапию. Или вы не доверяете моей компетенции?
– Вполне доверяю и весьма, весьма ценю. Но это было бы очень полезно прежде всего для меня. Видите ли, я пишу одно исследование, и…
– Ни слова больше! – замахал руками Дюпон. – Мы с Жанной будем только рады вам помочь. Не правда ли, моя милая? А теперь позвольте оставить вас – мне нужно уладить много дел перед отъездом. Успехов, успехов!
C этим возгласом он поцеловал жену в голову и вышел из палаты.
Мы помолчали. Жанна смотрела на дверь, куда только что вышел муж, взгляд ее был затуманен. Что ж, теперь я, пожалуй, пришла к мысли, что мадам Булль не сделала для своей дочери блага, приучив ее к подчинению. Освободившись от одного домашнего царька, Жанна немедленно попала под власть другого и не смела проявить свою волю даже теперь, когда это было необходимо. Но есть ли у нее эта своя воля?
Я была уверена – есть. И я намеревалась ее пробудить.
– Прошу прощения, мадам Дюпон, ваш супруг неправильно меня понял. Я вовсе не намеревалась проводить сеанс психотерапии немедленно. Мне нужно время для подготовки. А вам сейчас нужно принять свои лекарства и отдохнуть.
– Да, я что-то устала, – промямлила Жанна. Она покорно легла, изящно подогнув под себя ноги, и приняла из моих рук таблетки и стаканчик с водой. Я проследила, как она принимает лекарства, и вышла из палаты. Как раз вовремя для того, чтобы увидеть в окно, как в автомобиль к доктору Дюпону садится Спичка – нарядная, завитая, хохочущая…
Я ушла в кабинет, чтобы подготовиться к беседе с Жанной. Мне и в самом деле нужно было пролистать кое-какие записи, найти правильные слова, с тем, чтобы заставить женщину хотя бы задуматься над сделанным ею выбором…
Жаль, что у меня не сохранилось тех записей, которые я делала наспех, в своем кабинете, уже стоя на краешке бездны. Но я помню все.
Помню тетрадь, в которой я вела дневник, – толстую, в кожаном малиновом переплете, с розовым обрезом листов. Помню, как золотое вечное перо летало по толстой желтоватой бумаге. Помню каждое слово:
«Вся история прогресса есть история совершенствования методик. Не исключение и душевные болезни. Психиатрия редко оставалась без метода лечения, который объявлялся бы панацеей. Пациентов избивали плетьми, вызывали у них рвоту, обездвиживали или заключали в клетки. Потом пришло время более «гуманных» мер» – пациентов обессиливали кровопусканием, взбадривали ледяными ваннами, потчевали вытяжками из щитовидной железы скота. Теперь пришла пора шоковых терапий и разрушения «непокорных» долей головного мозга. Но какова будет цена? Кто заплатит за эту попойку?»
Инсулинокоматозная терапия тогда вошла в широкий обиход. В начале тридцатых годов венский доктор по фамилии Сакель совершил промашку, введя своей пациентке чрезмерную дозу инсулина. Ему удалось вывести даму из комы, и та поведала ему, что чувствует себя гораздо лучше – морфиновая абстиненция, которой дама была подвержена вследствие пристрастия к наркотику, сошла на нет. Более того, дама больше не чувствовала настоятельного желания принять морфин.
Сакель не был бы учеником великого венского чудотворца, если не повторил бы свой эксперимент. В тридцать пятом году он опубликовал брошюру с описанием своего метода. Инсулинокоматозная терапия рекомендовалась при шизофрении и наркомании. Метод был встречен с восторгом и стремительно вошел в обиход. Тому способствовала сама атмосфера тридцатых годов – зыбкая, неверная, беспокойная атмосфера; распространение шизофрении – спутницы людей, не уверенных в завтрашнем дне. Шизофрении никто не понимал, гипогликемическая кома выглядела сравнительно безопасной и безобидной – введем больному глюкозы, он и придет в себя, какие вопросы? Правда, как именно действует терапия, никто так и не смог объяснить. Догадываюсь, что тут работал тот же механизм, что при лечении сифилиса препаратами ртути и мышьяка – соревнование, кто раньше умрет, пациент или его болезнь. Да, метод Сакеля работал, и даже процент смертности был не так уж высок, но почему он работал, почему летальные исходы были маловероятны?
Для начала: терапия могла применяться только к очень здоровому и молодому человеку, у нее была масса противопоказаний. У крепкого организма было больше шансов раз за разом переживать инсулиновую кому. Далее, сам метод сложен и дорог: требует выделения особой палаты, обучения персонала, постоянного наблюдения опытных сиделок… На такое мог пойти только состоятельный человек, а к состоятельным пациентам отношение традиционно более внимательное. Они имели привилегии, они были уверены в себе, молоды, физически здоровы и богаты… Почему бы им не выздороветь?
А потом пришел электрошок. Шутники-студенты даже придумали мистификацию: якобы лечить душевные болезни электричеством придумали еще древнегреческие врачи. Они сажали пациента верхом на электрического ската… Разумеется, это не так. Настоем чемерицы, чтобы спровоцировать припадок, потчевали, – было. И точно так же – несмотря на изобилие теорий, психиатры не могли объяснить, как работает электрошок, так как сама по себе процедура электрошока является не более научной или терапевтической, чем удар дубиной по голове. Поговаривали также, что итальянский психиатр Уго Черлетти подсмотрел свой метод на бойне, куда явился за свежим бифштексом к обеду – он ждал гостей. Мясники, прежде чем перерезать горло вопящей, вырывающейся свинке, обездвижили ее током. Оглушенная разрядом свинья позволила себя зарезать. Черлетти, очарованный открывшимися возможностями, поспешил к себе, чтобы обдумать случившееся, а гости остались без обеда. Вряд ли так оно и было – насколько я знаю, Черлетти много лет изучал влияние электрических импульсов на ткани.
