Каждого вновь появляющегося жениха Павел Степанович так начинал вышучивать, что тот скоро отказывался от мысли вступить с ним в родство. Федоров положительно издевался над подобными господами, с намерением дискредитировать их во мнении дочери, что ему всегда и удавалось.
Молодой человек Николай Михайлович П-ев, служивший дирижером в одном из казенных театров, некоторое время усердно ухаживал за Евдокией Павловной, которая в свою очередь тоже обратила свое благосклонное внимание на него. Он был наружно невзрачен, лицо его было покрыто никогда неисчезавшими красными прыщами, однако это нисколько не мешало мечтательной Федоровой увлечься им достаточно серьезно. Молодые люди начали было заводить разговор о свадьбе, но Павел Степанович вовремя догадался об их намерениях и повел свою обычную атаку. Он начал систематично изводить П-ева. Тот не выдержал и сбежал, то есть прекратил свои ежедневные визиты к начальнику репертуара. В особенности же Федоров разодолжил его переложением арии Руслана из оперы Глинки «Руслан и Людмила». Вместо слов:
«О, поле, поле, кто тебя
Усеял мертвыми костями?»
Павел Степанович продекламировал, обращаясь к П-еву.
«О, Коля, Коля, кто тебя
Усеял красными прыщами?»
П-ев, конечно, сконфузился, а многочисленные свидетели этой шутки рассмеялись, что послужило причиной разочарования для искателя руки Евдокии Павловны.
Точно так же Федоров поступал и со всеми другими женихами.
Павел Степанович вообще был шутником. Попасться ему «на зубок» было не безопасно. Он весьма мило, но вместе с тем зло умел высмеять. Впрочем, все-таки его остроты и эпиграммы во многом уступали остротам и эпиграммам П. А. Каратыгина. Однако, для примера можно привести несколько его стихотворных шуток, которые не сочинялись им в кабинете, а писались экспромптом, во время разговора. Так, про одного из самых близких своих знакомых, Петра Ильича Ю-ча, он однажды сказал:
«У Петра Ильича
Страх супруга горяча.
У Ю-ча, Петра,
Дуют ветры из нутра»
Кроме жены и дочери, у Федорова проживали две родные его сестры. Одна из них, заведовавшая хозяйством, была вдова, ничего из себя не представлявшая, но зато другая, семидесятилетняя девица Марья Степановна, была прелюбопытной особой.
Несмотря на свой более чем почтенный возраст, она была наивна и мечтательна, как шестнадцатилетняя барышня. Постоянно конфузилась мужского общества и очень опасалась любезностей, исходивших из уст кавалеров, посещавших Павла Степановича. Очень хорошо чувствовала себя в кругу воспитанниц театрального училища, которые часто, а в особенности летом, бывали у Федорова. Марья Степановна охотно с ними гуляла по саду и беспрестанно повторяла: «мы, девицы»… Очень любила вспоминать читанный ею в молодости роман «Таинственный монах» и повесть «Бедную Лизу», содержание которой чуть ли не изо дня в день забавно пересказывала юным подругам. Лицом и фигурой она имела большое сходство с братом и так же, как он, постоянно шамкала губами. Была кособока и страдала постоянными флюсами, что вынуждало ее ходить с подвязанной щекой. Зубов почти не имела, но, не желая казаться беззубой, всегда начиняла свой рот белым воском, который очень искусно приклеивался к деснам. Волосами тоже не могла похвалиться, в силу чего голову прикрывала какой-то черной кружевной тряпкой. Впрочем, эта «наколка» не достигала цели: она всегда съезжала с назначенного ей места и торчала с боку. Костюм ее состоял неизменно из черного или темного платья. Павлом Степановичем отведено было ей помещение на антресолях, куда вела из темного коридора узкая деревянная лестница, с которой Марья Степановна не раз скатывалась, спеша вниз к обеду или к вечернему чаю с ужином. Если же она сама не пересчитывала затылком ступени лестницы, то эту операцию по заведенному обычаю производила ее любимая собачонка Жюлька. Кто-нибудь из них непременно должен был ежедневно перенести крушение, иначе один день не был бы похож на другой, и таким образом раз навсегда заведенный порядок выбился бы из колеи. Эта несчастная Жюлька обладала необыкновенною живучестью. Ее воздушных путешествий, кажется, ни одна бы собака не вынесла, а она себе жила да жила на утешение заботливой хозяйки, которая поступала с ней хоть и бесцеремонно, но зато вполне гигиенически законно. Обыкновенно, Марья Степановна выходила из своей комнаты на верхнюю ступень лестницы и, держа Жюльку в слабых руках, кликала горничную, всегда пребывавшую внизу:
— Девка! девка! Иди сюда скорее!
И когда последняя показывалась в коридоре с вопросом:
— Чего изволите?
Марья Степановна приказывала, выпуская из рук свою калеченную собачонку:
— Погуляй-ка с Жюлькой!
И несчастное животное с трех-аршинной вышины летело с визгом и со стоном на прогулку.
Прасковья Сергеевна, будучи полновластной хозяйкой в доме, весьма строго и нелюбезно обращалась с сестрами своего мужа. Она вымещала им старину и никогда не могла забыть их отношений к ней в первые годы замужества, когда ей пришлось пережить многие неприятности, исходящие непосредственно от них. В чем заключались эти памятные для Прасковьи Сергеевны неприятности, я не знаю, но помню, что когда козыри перешли в ее руки, она этим сестрицам давала чувствовать свое превосходство и начальство ощутительно. Они держались ею в черном теле и в ее присутствии трепетали от страха.
Однажды мне привелось быть случайным свидетелем расправы Прасковьи Сергеевны с Марьей Степановной. Это было на одном из вечеров. После танцев, продолжавшихся очень долго, вздумали освежить зало, для чего всех гостей пригласили убраться в другие комнаты. В зале же, при открытых форточках, остались только Марья Степановна и приживалка Елизавета Самойловна. Я было тоже пошел вслед за гостями, но вскоре вернулся и остановился у дверей любопытства ради. Мне захотелось взглянуть, что будут делать оставшиеся старухи, не убоявшиеся сквозного ветра.
Осмотревшись кругом, почтенные собеседницы о чем-то таинственно пошептывались, потом одновременно встали с дивана и осторожно подошли к одному из столов, на котором стоял огромный поднос с фруктами и конфетами, окинули его хищническим взглядом и затем разом сделали нападение, следствием которого было опустошение подноса. Вдруг, как из земли вырастает перед их изумленными лицами Прасковья Сергеевна.
— Что это вы тут делаете? — накинулась на них хозяйка. — Воровством занимаетесь? Очень мило!.. Да как же вы смеете дотрагиваться до того, что не для вас поставлено?!.. Извольте сию же минуту все положить обратно!.. Да, ну, ну, не стесняйтесь! Воровать, небось, не совестились, а краденое отдать стыдно?! Эх, вы!
