О последствиях их искренности было широко известно полякам, поэтому они, как правило, в беседах с советскими дипломатами избегали полной откровенности.
Учитывая эти опасения, я стремился уже на первых встречах ясно дать понять своим собеседникам, что их инкогнито будет обеспечено, что они говорят или сообщают что-то деликатное только для моего сведения и что я надеюсь на такое же обращение с моими откровениями. Мой опыт показал, что это условие явилось решающим стимулом для взаимной откровенности наших бесед.
На пути совершенствования выработанного мною метода получения информации лежали трудности заведения нужных знакомств и постоянных контактов в намеченных объектах, расширения их с учетом постоянных кадровых изменений и перемещений.
Мне помог опыт прошлой разведывательной работы. При этом мне удалось не ошибиться в определении с самого начала пребывания в Польше тех польских деятелей, которые имели хорошие перспективы роста и продвижения в партийно-политической иерархии. Об этом, думаю, убедительно свидетельствует тот факт, что ряд моих знакомых, с которыми уже в 1973 году я постарался установить взаимно доброжелательный устойчивый контакт, используя свое положение как представителя КГБ, попали в высшие эшелоны власти. Так, мой близкий знакомый Станислав Каня через восемь лет нашего знакомства, в 1980 году, стал Первым секретарем ЦК ПОРП; министр обороны В. Ярузельский в 1981 году достиг поста премьера, затем в октябре того же года стал Первым секретарем ЦК, а позже, уже в 1989 году, стал даже первым послевоенным Президентом Польши. С ним мне довелось также много раз встречаться и подолгу беседовать, вплоть до 1984 года, когда я отбыл домой.
Два моих других хороших знакомых также с мая 1973 года Мирослав Милевский и Чеслав Кищак выросли на моих глазах до министров внутренних дел и членов Политбюро.
Эти и другие подобные примеры свидетельствуют не только о правильной оценке способностей и личных качеств этих польских деятелей, но и о том, что на протяжении всех долгих 12 лет я мог рассчитывать на плодотворные встречи с ними и встречался, по моим скромным подсчетам, не десятки, а сотни раз.
Успешным путем приобретения полезных собеседников оказалось изучение периферийных кадров, имеющих перспективы на продвижение в центральные организации.
Совершая многочисленные поездки в воеводства, как правило, с кем-нибудь из руководства МВД (министром С. Ковальчиком, его заместителями Т. Петшаком, М. Милевским и другими), я знакомился с Первыми секретарями ЦК ПОРП, приглашал их посетить меня в Варшаве. При этом, учитывая их рейтинг у руководства ПОРП, стремился установить более прочные знакомства с теми, кто являлся наиболее вероятными кандидатами на выдвижение в Центр. Так появился ряд контактов среди вновь избранных членов Политбюро, Секретариата ЦК ПОРП. Примерно такой же процесс происходил с выдвижением из нижестоящих сотрудников ЦК, МВД, MHO на руководящие позиции в интересовавших меня объектах. Из рядовых членов ЦК — в заведующие отделов аппарата ЦК, из директоров департаментов — в заместители министров и т. д.
Таким образом, база для получения многообразной информации о положении в стране, о намечавшихся важных решениях, о ходе их обсуждения в Политбюро и на заседаниях Секретариата ЦК ПОРП, на пленумах ЦК, о реакции польского руководства на деятельность внутренней оппозиции, на выступления трудящихся с протестами против социально-экономической политики правительства была создана.
Как практически использовался мною метод «заочного проникновения», покажу на ряде эпизодов.
ЭПИЗОД ПЕРВЫЙ — РАЗВЕНЧАНИЕ ФАВОРИТА
Когда в мае 1973 года я знакомился с положением в МВД ПНР, я узнал, что министр С. Ковальчик, его заместитель М. Милевский, Секретарь ЦК и кандидат в члены Политбюро ЦК ПОРП С. Каня, курировавший МВД, — все они в различной форме, но определенно дали мне понять, что член Политбюро и Секретарь ЦК ПОРП Ф. Шляхтиц, бывший одно время министром внутренних дел и затем Секретарем ЦК, курировавшим МВД до С. Кани, стая фактически «человеком № 2» в партии после Е. Герека. Используя свое преобладающее влияние на Первого секретаря ЦК, Шляхтиц бесцеремонно вмешивался в дела МВД через голову министра С. Ковальчика, вызывая возмущение последнего, а также стремился командовать и министерством национальной обороны, вызывая аналогичную реакцию у члена Политбюро, министра В. Ярузельского.
Поскольку для меня уже стало ясно, что Шляхтиц явно метит заменить на посту Первого секретаря Герека, а его приход к руководству партией и страной, по утверждению моих собеседников, которое я разделял, не сулил ничего хорошего для развития советско-польских отношений, я стал уделять пристальное внимание фигуре Шляхтица.
Перипетии его «подъема к власти» и падения изложены мною в книге о Польше (Павлов В. Я был резидентом КГБ в Польше. Варшава, 1994). Думаю, что сейчас интересно вспомнить о том кульминационном эпизоде в середине 1974 года, который завершил его политическую карьеру.
В июне 1974 года состоялось очередное заседание Политбюро, на котором, как мне уже было известно из бесед с моими постоянными контактами из числа членов политического руководства (в том числе с министром Ковальчиком и Каней), должен был состояться серьезный разговор со Шляхтицем большинства членов руководства, недовольных его притязаниями на ведущую роль и подмену Первого секретаря в руководстве партией и страной.
Сразу после окончания заседания один из его участников, с которым мы перед тем беседовали на тему роли личности в истории и мой собеседник приводил действия Шляхтица как негативный пример, позвонил мне и мы встретились.
Мой знакомый был возбужден и сразу сказал, что с «нашим героем», имея в виду Шляхтица, все кончено и история забудет о нем. Не ожидая от меня недоуменных вопросов, он сообщил, что Шляхтиц, которому не откажешь в сообразительности и бойцовском характере, уже понявший, возможно, со слов своего «друга» Герека, что готовится решительный бой с ним, сам перешел в наступление. Он заявил, что хочет с согласия Герека доложить Политбюро свои оценки положения в стране, состояния экономики и политики в области внешнеэкономических отношений, в том числе и с Советским Союзом.
Говоря об этом докладе, мой собеседник весьма эмоционально представлял, как вел себя Шляхтиц — как настоящий прокурор, — обвиняя всех других в деяниях, которые на самом деле нужно было прежде всего отнести к самому себе. «Ведь он, — с возмущением сказал мой собеседник, — осмелился даже меня обвинить чуть ли не в антисоветизме». Действительно, здесь Шляхтиц переборщил, так как было известно, что мой собеседник всегда не только твердо ратовал за укрепление союза и дружбы с нашей страной, но и много делал для этого.
