Амину открыть счет в банке. Тогда будущий президент двадцать минут учился… расписываться.
Однако британцам это не мешало. Даже наоборот: они думали, что благоговеющий перед ними и, как им казалось, туповатый Амин пригодится в момент, когда Уганда объявит независимость.
То, что Оботе окончил школу, тоже сродни чуду. Мальчику помогло стечение обстоятельств. Когда ему было семь лет, какой-то солдат в увольнении показал ему азбуку. Милтон сразу запомнил буквы: уже на следующий день он взял книгу и, буква за буквой, попытался ее расшифровать. Потрясенные родители решили, что такого талантливого ребенка нельзя лишать шанса на образование и отправили сына в школу в Кении.
Милтон Оботе вернулся на родину уже взрослым и почти сразу был избран в Законодательный совет Уганды.
В ту пору Иди Амин еще яростно сражался с врагами британской империи.
За короткое время Оботе стал одним из главных борцов за угандийскую независимость. Перед первыми выборами он заключил союз с кабакой [10], королем Буганды – самого большого и самого влиятельного из традиционных племенных королевств. В результате кабака стал первым президентом независимой Уганды, а Милтон Оботе – ее первым премьером.
Но всего на шаг позади него шел Иди Амин, честолюбивый вояка, до последнего верно служивший британцам и их генералам.
3
Первые несколько недель я не видел премьера. Это было очень сложное время. Постоянно происходило что-то, требовавшее его внимания. И вот наконец шеф администрации Ойок вызвал меня в кабинет Оботе и представил:
– Господин премьер, это и есть Отонде, повар.
Оботе читал газету. На мгновение оторвался от нее и взглянул на меня.
– Gooood, – произнес он, после чего вернулся к чтению.
Аудиенция закончилась.
И только позже я узнал, что gooood — это самый большой комплимент, на какой только способен премьер.
Мы вышли, и я попытался выяснить, почему премьер вообще обо мне спрашивал. Ойок тянул с объяснением, но наконец выдавил, что премьеру очень нравится моя еда. И он просил подавать ему только те блюда, которые приготовил я.
Тогда на Оботе работало еще несколько поваров, причем образование у каждого из них было получше моего. В кухне бурлили и клокотали амбиции, каждый мечтал стать фаворитом премьера. Когда выяснилось, что Оботе хочет только мои блюда, другие повара стали злословить у меня за спиной и перестали со мной знаться. Что поделаешь, мне пришлось с этим жить.
Зато Оботе вскоре полюбил меня как брата.
У него был специальный звонок, чтобы заказывать что-нибудь с кухни. Он звонил, и, если приходил кто-то другой, а не я, говорил: “Тебе чего? Прийти должен Отонде”.
И я приходил, даже если в это время резал мясо. Менял фартук на чистый, вытирал руки тряпкой и бежал к премьеру, как когда-то бежал к мем-сахиб. А тот, даже не отрываясь от газеты, бросал: “Чай”. И я приносил ему горячий чай, а вдобавок еще кое-что, до чего больше никто не додумался. Утром я приходил на работу и первым делом пек хрустящее печенье, идеальное к чаю. Как только премьер требовал чай, я приносил ему чашку и несколько свежих, ароматных печений на блюдечке. Это был мой фирменный знак: делай не только то, о чем тебя попросили, а пытайся угадать, что понадобится через минуту. Так я берег свои силы, потому что мне не нужно было через пять минут снова снимать фартук, вытирать руки и мчаться с чем-то сладким. Или тратить полчаса на то, чтобы испечь печенье в середине дня.
Оботе все боялись: если что-то шло не так, как он хотел, он легко мог взорваться. Точнее, его боялись все, кроме меня. Я знал, что хорошо работаю, что у меня золотые руки и что премьер не выгонит меня без причины.
С Оботе у меня была только одна проблема – его скупость, хотя он и так ни за что не платил из своего кармана.
Первые несколько месяцев я работал без зарплаты. Я говорил об этом начальнику администрации, но тот меня недолюбливал и, думаю, просто никому ничего не передавал.
Лишь спустя несколько месяцев кто-то сообщил об этом Оботе. Тогда он назначил мне зарплату в триста девяносто восточноафриканских шиллингов [11]. Это было немного, примерно сто долларов на современные деньги. Но наконец я стал хоть что-то зарабатывать, обрел уверенность в своих силах и решился перевезти Элизабет в Уганду. Она поселилась со мной в домике для обслуги, неподалеку от резиденции премьера.
Наши первые годы в Кампале были прекрасны. Только тогда я почувствовал себя солидным мужчиной. У меня была работа, причем я работал на самого премьера. У меня было двое друзей: Окуку и Осоре. У меня была жена, которая жила со мной. Вскоре родился наш первенец, Эдвард. Казалось, дальше будет только лучше.
4
В 1963 году нам пришлось кормить еще одного человека. Оботе женился на девушке по имени Мирия. Она была очень красивая, с кожей цвета кофе с молоком.
Увы, Мирии не понравились наши теплые отношения с премьером. Она ревновала и, поселившись во дворце, пришла на кухню и заявила:
– С сегодняшнего дня готовить для премьера буду я.
Я удивился, но нельзя же спорить с женой работодателя. Поэтому я поклонился и спросил, что мне для нее приготовить и чем я могу быть ей полезен. Он поблагодарила меня довольно невежливо. Я видел, что ей помогает мой друг Осоре, камердинер. Позже он оправдывался, мол, никак не мог отказать жене Оботе. Я сухо ответил, что меня это не касается, но, конечно, меня это задело: ведь я относился к нему как к брату, он был одним из двух моих друзей.
На следующий день Мирия явилась на кухню, надела фартук и встала к плите. Я смиренно выполнял все ее просьбы, подавал половник, ложки и ножи. Что она тогда приготовила? Не помню. Зато помню, как официанты поставили еду на стол, положили премьеру, он начал жевать – одна ложка, вторая – и наконец спросил:
– Кто это приготовил?
– Я, – ответила Мирия.
– Какого черта?! – вскричал Оботе. – Что все это значит?! У нас же есть повар!
– Но жена должна готовить своему мужу. Повар пусть готовит для других, – опешила Мирия.
Оботе взглянул на нее страшным взглядом.
– Готовить – дело Отонде, – процедил он сквозь зубы. – А твое дело – есть то, что он приготовит.
И он велел положить себе еды, приготовленной мной. А я ведь не дурак – успел сварить суп и какое-то мясо.
Мирия страшно оскорбилась, хотя, разумеется, не могла сказать об этом вслух. Она
