вашего облика и нрава покорили сердце вашего поклонника» {180}. Чтобы сделать привлекательнее ее ум, Наполеон вручил Дезире список рекомендованных к чтению книг и пообещал вслед за тем поделиться мыслями о музыке. Кроме того, он призывал ее тренировать память и «образовывать ум».
Хотя Наполеон обыкновенно смотрел на женщин свысока, как на людей второго сорта, он ясно представлял себе, как их следует обучать, чтобы сделать достойными спутницами мужчин. Наполеон расспрашивал Дезире об эффекте, произведенном чтением «на ее душу», и пытался привить ей интеллектуальное отношение к музыке, которая имеет «благодатнейшее влияние на жизнь». (Гектор Берлиоз впоследствии утверждал, что нашел в Наполеоне тонкого знатока музыки Джованни Паизиелло, которому Бонапарты почти беспрерывно давали заказы в Париже и Риме в 1797–1814 годах.) Письма Наполеона к Дезире не были ни особенно цветистыми, ни даже романтичными, но его заинтересованность очевидна, а ей льстило пристальное внимание, пусть даже, вопреки республиканскому этикету, он продолжал обращаться к ней на «вы» (vous) {181}.
Наполеон, по-видимому, получал удовольствие от ее шутливых наказаний. «Если бы вы, мадемуазель, могли удостовериться в чувствах, – писал он в феврале 1795 года, – которые ваше письмо мне внушило, то убедились бы в несправедливости своих упреков… Нет такого удовольствия, которое я не желал бы разделить с вами, и нет такой мечты, которая наполовину не принадлежала бы вам. Поэтому будьте уверены, что суждение “самые чувствительные женщины любят самых равнодушных из мужчин” – несправедливое и ошибочное, вы не верите написанному. Пусть ваша рука начертала это; ваше сердце с этим несогласно» {182}. Он прибавил, что писать к ней – это для него и величайшее удовольствие, и «настоятельнейшая потребность» души. По просьбе Дезире Наполеон подписался на журнал с нотами для клавикордов, чтобы она могла получать из Парижа модную музыку, и был озабочен тем, что ее учитель уделяет недостаточно внимания урокам сольфеджио. Наполеон присовокупил длинный абзац о вокальной технике, из которого видно, что он разбирался в вокальной музыке (или хотя бы составил о ней мнение). К 11 апреля 1795 года Наполеон наконец стал обращаться к ней на «ты» (tu) и подписывать письма: «Навсегда твой» {183}. Наполеон был влюблен.
3 марта 1795 года Наполеон отправился из Марселя с 15 кораблями, 1174 орудиями и 16 900 солдат, чтобы отнять Корсику у Паоли и англичан. Вскоре французов рассеяла английская эскадра из 15 кораблей, слабее вооруженных и с экипажем вдвое менее многочисленным. Два французских корабля были захвачены. Наполеон был невиновен в провале и, человек до мозга костей сухопутный, так и не извлек урока из противоборства с равными по численности, но гораздо грамотнее развернутыми морскими силами англичан. В 1793–1797 годах французы потеряли 125 военных кораблей (англичане – 38), в том числе 35 линейных (англичане – 11, причем большую их часть – из-за пожаров, крушений и штормов, а не из-за действий неприятеля) {184}. Наполеон всегда недооценивал роль ВМФ в большой стратегии: он одержал множество побед на суше и ни одной – на море.
Когда экспедицию отменили, Наполеон остался без места и лишь 139-м по старшинству в генеральском списке. Бартелеми Шерер, новый командующий Итальянской армией, не пожелал сотрудничать с Наполеоном, поскольку тот (хотя и признанный специалист в артиллерийском деле) «питает сильную склонность к интригам ради повышения» {185}. Действительно, Наполеон отделял военное дело от политики не в большей степени, чем его кумиры Цезарь и Александр Македонский. Но всего через восемь дней после возвращения из корсиканской экспедиции Наполеону поручили командование артиллерией Западной армии генерала Гоша, стоявшей в Бресте. Армии предстояло подавить восстание роялистов в Вандее.
Правительство, теперь состоявшее главным образом из уцелевших при Робеспьере жирондистов, вело на западе Франции грязную войну, в ходе которой погибло больше французов, чем в Париже за весь период террора. Наполеон понимал: если даже он и добьется здесь успеха, эта слава его не украсит. Гош был всего на год старше, и шансы Наполеона на повышение были ничтожными. К тому же он воевал с англичанами и сардинцами, а война с французами была ему не по вкусу. 8 мая Наполеон отправился в Париж, чтобы добиться другого назначения, и взял с собой шестнадцатилетнего брата Луи, для которого надеялся найти место в артиллерийском училище в Шалон-сюр-Марн, и двух своих адъютантов – Мармона и Жюно (Мюирон теперь был третьим) {186}.
Поселившись 25 мая в парижском Отеле де ла Либерте, Наполеон посетил военного министра капитана Франсуа Обри, который предложил ему лишь командование пехотой в Вандее. «Это показалось Наполеону оскорбительным, – отметил Луи, – и он отказался и жил в Париже без должности, получая довольствие как генерал резерва» {187}. Наполеон снова назвался больным и с трудом жил на половинное жалованье, но все же определил Луи в Шалонское училище. Наполеон продолжал игнорировать требования военного министерства: или отправиться в Вандею, или предоставить доказательства своей болезни, или подать в отставку. Это был непростой период, но он относился к своему положению философски. В августе Наполеон сказал Жозефу: «Я очень мало привязан к жизни… так как вечно оказываюсь в положении человека перед битвой, уверенного лишь в том, что глупо тревожиться, когда смерть, которая кладет всему конец, может его настичь». Далее он пошутил на свой счет (историки, принявшие сказанное всерьез, лишили шутку ее очарования): «Я всегда вверяю себя року и судьбе, и если и впредь будет так, то, друг мой, все кончится тем, что я не уступлю дорогу приближающейся карете» {188}.
На самом деле Наполеон твердо решил насладиться парижскими удовольствиями. «Память о терроре здесь не более чем кошмар, – рассказывал он Жозефу. – Все будто решили вознаградить себя за страдания; решили, кроме того, из-за туманного будущего, не пропускать ни единого развлечения, которое сулит настоящее» {189}. Он заставил себя появляться в обществе, хотя по-прежнему был неловок с женщинами. Отчасти это, вероятно, объяснялось его обликом. Женщина, той весной видевшая его несколько раз, сочла его «самым худым и странным из всех, кого я встречала… Настолько худым, что он вызывал жалость» {190}. Другая прозвала его «котом в сапогах» {191}. Лора д’Абрантес, светская львица, знавшая в то время Наполеона (хотя, возможно, не настолько коротко, как она впоследствии утверждала в своих злобных мемуарах), изобразила его «в надвинутой на глаза дурной круглой шляпе, из-под которой торчат два собачьих ушка, худо напудренные и падающие на воротник серого сюртука волосы, без перчаток (потому что это бесполезная трата денег, говорил он), в плохо сшитых и нечищеных сапогах, с болезненным видом» [18] {192}. Неудивительно, что Наполеон, чувствовавший себя чужим в модных салонах, презирал тех, кто пользовался там успехом. В разговорах с Жюно (за которого Лора д’Абрантес впоследствии вышла замуж) Наполеон осуждал модников за их манеру одеваться и усвоенную шепелявость и, став императором, был убежден, что хозяйки салонов в парижских предместьях возбуждают против него умы. Сам Наполеон предпочитал интеллектуальные развлечения общественным: посещал лекции, обсерваторию, театр и оперу. «Трагедия волнует душу, – позднее заявил он одному из своих секретарей, – радует сердце, она может и должна порождать героев» {193}.
В мае 1795 года, по пути в Париж, Наполеон написал Дезире, что он «сильно страдает при мысли столь надолго оказаться так далеко» {194}. К тому времени он сумел, откладывая из жалованья, скопить денег достаточно для того, чтобы задуматься о покупке маленького замка в Раньи, в Бургундии. Наполеон подсчитал возможную прибыль от продажи разных видов зерновых, прикинул, что столовая в замке в четыре раза больше столовой в доме Бонапартов в Аяччо, и, как добрый республиканец, предположил, что, «если снести три или четыре башни, придающие ему аристократический вид, замок станет не более чем просторным, привлекательным семейным домом» {195}. Он рассказал Жозефу о своем желании завести семью.
«В доме Мармона в Шатийоне я видел много хорошеньких, благосклонно расположенных женщин, – 2 июня писал Наполеон Дезире, явно желая заставить ее ревновать, – но мне и на мгновение не показалось, что любая из них может сравниться с моей
