престола решили похитить корону бывшего императора всея Руси из Оружейной палаты. Похищение удается. Вернуть корону в сокровищницу народа поручают четверке неуловимых. Они уже повзрослели. Они чекисты, солдаты Дзержинского. А какие необыкновенные приключения произошли с неуловимой четверкой отважных при выполнении чрезвычайного поручения, мы узнаем, когда выйдет на экран новый фильм.
Можно с уверенностью сказать, что дружба неуловимых с сегодняшним юным зрителем пригодится ребятам и через год, и через десять лет, когда, будучи уже совсем взрослыми, нет-нет да и призовут на помощь тех, которые обещали:
Если снова над миром грянет гром,
Небо вспыхнет огнем,
Вы нам только шепните —
Мы на помощь придем!
Это один из наших Гаврошей, Гаврошей, которые рождены революцией и которые еще, может быть, не осознанно, а сердцем воспринимают окружающее и заражаются тем новым, что происходит вокруг. Они оказывали помощь революции не столько физически, сколько морально: их удивительно светлая детская вера в лучшее передавалась окружающим, бойцы видели в них своих преемников.
Я сердцем никогда не мог примириться с тем, что юный барабанщик погиб. Я видел его живого, в длиннополой красноармейской шинели и буденовке, воображение рисовало черты его лица.
Были дни — Ярославль был грозным городом русской боевой славы. Набатным звоном без отдыха гремели колокола — в созданное Мининым и Пожарским народное ополчение, четыре месяца отстаивавшееся в Ярославле, стекались отряды со всех концов страны. Отсюда летом 1612 года пошли войска на Москву. И кто знает, как повернулась бы русская история, не распахни Ярославль свои ворота для всех готовых сражаться с интервентами, не будь создан в нем «Совет всея земли»?
Прошло без малого триста лет — и клич колоколов сменили революционные песни. Ярославль стал центром Северного комитета РСДРП. В «кровавую пятницу» 1905 года горожане с оружием в руках сражались с казаками. А в 1919 году рабочих Ярославской губернии, давших «лучшие свои силы для защиты рабоче-крестьянской республики», с балкона Моссовета приветствовал В. И. Ленин.
Волга искони была матерью русской вольности. В давние времена ее бороздили острогрудые челны Степана Разина. В 1918 году по ней плавала Волжская флотилия: списанные из Балтийского флота военные суда, вооруженные пушками баржи. «Сережа» — называлась одна из таких ощетинившихся дулами барж; «Ваня-коммунист» — другая. В Волжской флотилии служили Лариса Рейснер, Всеволод Вишневский.
Обо всем этом мы говорили с ярославским живописцем Амиром Мазитовым в его мастерской, просторной, чистой, светлой. Ярославль для Мазитова не просто место, где он живет; для него это город великих исторических и революционных традиций: «Человеку нужно знать, ощущать, чувствовать свои корни. Без этого можно превратиться в перекати-поле». Он изучает городские архивы, собирает материал по Волжской флотилии, старое оружие, которое еще попадается при сносе отживших домов.
Однажды пионеры принесли ему саблю. Они нашли ее в сломанном доме, в печи, которая была сложена вскоре после эсеровского мятежа 1918 года. Тогда было много оружия и мало полосового железа, и печник положил ее в качестве стяжки. Сабля тревожила, будила память.
«Мне вспомнилась, — рассказывает Амир, — отцовская сабля в ножнах на стене родного дома. В годы революции мой отец — молодой сельский учитель Нуриахмет Мазитов возглавлял комсомольскую ячейку в селе Камаево около Елабуги. Ночью к селу подошли белочехи, и ему пришлось пробиваться к своим с этой саблей».
В это время Амир писал «Барабанщика». На одном из этюдов к картине — сабля с кистью, с выгравированной на рукоятке датой: «1916 год». Художнику дали ее в музее для образца. Если внимательно сравнить первоначальный этюд с полотном, можно заметить, как изменился рисунок: он как бы вобрал в себя и музейную реликвию, и «живую» саблю, найденную ярославскими ребятишками, и ту, что он видел в детстве. В нем — пламя тех страстных и героических лет, трагедийных и радостных.
Вот он, «Барабанщик». Снежное поле, изрезанное колесами тачанок, избитое копытами коней. («Множество летних вариантов не удовлетворяло меня, и я почувствовал — суровость гражданской войны подчеркнет зимний пейзаж. В картине я хотел уйти от жанровой иллюстративности в решении темы…») Вдали, куда хватает глаз, извилистой лентой течет конница. На переднем плане — в тачанке, вцепившись в боевой барабан, положив на колени саблю, мальчик-барабанщик. Тонкая шея, для которой слишком свободен грубый воротник солдатской шинели, низко надвинутый на лоб буденновский шлем со звездочкой, грустные сосредоточенные глаза. Подросток, почти ребенок, воюющий вместе со взрослыми… Так, как пелось в одной из песен:
Мы шли под грохот канонады,
Мы смерти смотрели в лицо.
Вперед продвигались отряды
Спартаковцев, смелых бойцов.
Средь нас был юный барабанщик,
В атаках он шел впереди,
С веселым другом — барабаном,
С огнем большевистским в груди.
Юный барабанщик, перекочевавший из песни на холст, зажил новой, второй жизнью. Он экспонировался на Всероссийской республиканской выставке, на посвященной Ленинскому комсомолу экспозиции «50 лет ВЛКСМ». За цикл картин, посвященных героической советской молодежи, Мазитову было присвоено звание лауреата премии Ленинского комсомола. «Картины поименно названы не были, — говорит он. — Но я знаю, что главной среди них был он, «Барабанщик».
Как же, какими путями шел Амир Мазитов к этой, пока главной, своей картине?
Суриковский институт, отделение живописи. Особый, не сравнимый ни с чем для художника запах краски. Уроки рисунка, композиции. Занятия в мастерской профессора Мочальского. Музеи. Выставки. Опять музеи. Воспитание умения и вкуса.
Любимые художники, учителя не по классу, а по духу. «Дейнека. В нем привлекает энергия, напряженность чувства, его героичность. Иогансон. Даже не столько из-за колористического мастерства, удивительного его понимания цвета, сколько из-за вложенной в его полбтна страсти. «Допрос коммунистов» и «На старом уральском заводе» воспринимаю как произведения эпохальные для советской живописи. Но самый любимый художник, как это
