class="p1">– Вы так все переделываете и кромсаете, что со второго раза совершенно очевидно становится, что вы никакого отношения не имеете к психологической культуре.
Надо сказать, подмечено это им было совершенно точно: я не имел никакого отношения к психологической культуре и смотрел на нее с точки зрения здравого смысла. Кстати, именно работа над педагогическим словарем еще раз укрепила меня в твердом убеждении, что очень часто точка зрения здравого смысла является правильной: она намного разумнее, чем любая научная позиция.
Примерно месяца через четыре, когда я уже вошел в курс всего этого дела, освоился, неожиданно созвали совещание при главном редакторе, а им был президент АПН РСФСР Иван Андреевич Каиров. Реально руководил, конечно, не он, а его заместитель Гончаров. Собрали совещание всех ответственных редакторов, издательских редакторов, редакторов разделов и попросили меня доложить о состоянии работы по моему разделу. Правда, я вел к тому времени уже не только раздел психологии, но и еще, по-моему, два раздела (разделы нравственности и общей педагогики) – это потом их у меня постепенно отбирали, когда дело подошло уже к концу, – так что фактически мне пришлось докладывать по трем большим разделам. Присутствовали все ведущие деятели тогдашней Академии педнаук во главе с Королёвым, который не так давно вернулся из «отсидки» и еще, по-моему, даже не был главным редактором журнала «Советская педагогика» [49], только шел к этому; может быть, он даже еще не был и доктором. Все нынешние деятели, академики, такие как, например, Пискунов (все они тогда только-только продвигались), подрабатывали в этом педагогическом словаре, вели какие-то разделы.
Я сделал обзор: как теперь понимаю, просто сопоставил все статьи, построил сетку взаимных отсылок и начал раскладывать пасьянс из статей по отсылкам. Благодаря этой очень простой процедуре удалось обнаружить невероятное количество ошибок, несуразностей, противоречий. На совещании я вывесил заранее нарисованную сетку, показал, как и что, показал, что где говорится в статьях со ссылками друг на друга. Когда я читал первые статьи, то иногда раздавались взрывы хохота. Но, по мере того как я рассказывал и читал, становилось все тише и тише и наконец установилась гробовая тишина. Я чувствовал, что она становится тяжелее, тяжелее, тяжелее, и вот, когда я кончил, встает Королёв и говорит:
– Так вы что хотите сказать? Что у нас вместо советской педагогики один сумбур, абсолютная путаница?
– Нет, я только доложил вам, как приказано, состояние раздела.
И тут Анатолий Александрович Смирнов сказал, обращаясь к нему:
– Фёдор Филиппович, давайте не будем трогать редактора, давайте лучше будем думать, что нам делать.
Он так взял меня за плечи, посадил рядом с собой, положил мне руку на коленку и тихо-тихо, наклонившись, сказал:
– Вы только не рыпайтесь. Вы уже свое дело сделали, сидите тихо.
Наступило молчание. А потом Королёв сказал:
– Он натворил – пусть и решает, что делать. Свяжем его с редакторами разделов, и пусть он с ними по своей табличке все и отрабатывает.
Так они и постановили, и на этом совещание закончилось.
Смирнов отвел меня в сторону и сказал:
– Батенька, откуда вы такой взялись?
– В каком смысле, Анатолий Александрович?
– Так же вообще костей не соберешь. Если вы так и дальше будете вести себя в нашей академии, то вам скоро каюк. Приходите ко мне, мы спокойно посидим, подумаем, что и как. Никогда не надо быть ни особенно глупее своего времени, ни особенно умнее. И знаете что? Пустите дело на самотек.
Анатолий Александрович Смирнов
Я его поблагодарил за защиту, и мы расстались.
Вот с этого момента начинаются (правда, не очень долгие – до 1964 года) контакты со Смирновым, тогдашним директором Института психологии. Пётр Алексеевич Шеварёв был его сподвижником, можно сказать, его человеком, поскольку они как ученики Челпанова вместе в знак протеста ушли в 1923 году, вместе и возвращались в Институт. Сначала Анатолий Александрович Смирнов работал заместителем при Рубинштейне, а потом, в 1948 году, когда Рубинштейна сместили в порядке «борьбы с космополитизмом» [50], стал директором Института психологии и затем действительным членом академии.
Поскольку Пётр Алексеевич Шеварёв давал мне время от времени лестные характеристики, то Смирнов проникался все большим и большим доверием ко мне и даже в какой-то мере позволял себе со мной известную откровенность. Причем чем больше я с ним общался, тем свободнее чувствовал себя в разговорах с ним – так что он даже прощал мне кое-какие вольности. И вот однажды, примерно года через полтора, я довольно нахально задаю ему такой вопрос:
– Анатолий Александрович, каждую статью, которая к вам попадает, вы редактируете, убирая все интересное, все смелые мысли, и оставляете только то, что и так всем давно известно. Как же так?
– Георгий Петрович, миленький, – ответил он, – когда вы станете таким старым, как я, вы будете знать, что главный смысл всякой жизни все-таки не в развитии, а в порядке. Если не будет порядка, то не будет и никакого развития. А если будет порядок, то и развитие – маленькое, осторожное – всегда будет происходить. Вы вот все время рассуждаете очень абстрактно и говорите: вот это, это и это должно развиваться. И вы можете так рассуждать, но я, будучи руководителем советской психологии, так рассуждать не имею права. Я должен следить прежде всего за тем, чтобы в мире психологии всегда существовало равновесие. Вы небось думаете: вот какие интересные исследования идут у Даниила Борисовича Эльконина, важные для советской школы, и надо бы поэтому дать ему пять, шесть, восемь ставок. И я тоже так думаю. Но представьте себе, что я дам эти ставки под предлогом развития науки. Так вы что думаете, Даниил Борисович науку с их помощью будет развивать? Он использует эти ставки для того, чтобы давить на своих соседей и не дать им вообще работать. И если я где-то позволю неоправданный прирост какого-то подразделения, то в результате тут начнется такая склока и такая война, что никакой психологии и никакого содержания вообще уже не останется. Ну, выкинул острые мысли. Подумаешь! Дело не в мыслях. Мне ведь приходится управлять всей психологией и следить за тем, чтобы она оставалась живой и целой. И я твердо знаю свое предназначение и функции.
Он был на удивление рассудителен, улыбчив, спокоен, вежлив. Я никогда не видел его в безудержном состоянии, кроме, правда, одного случая.
Когда мы уже сделали полный макет «Педагогического словаря» (а делался сначала макет, потому что это было дело невероятно ответственное, политически значимое и т. д.), то отправили его членам главной редколлегии, в том числе президенту Академии педагогических наук Ивану Андреевичу Каирову. Через какое-то время (кажется, через месяц) макет вернулся с пометками президента, и заведующий редакцией Кантор вызвал меня к себе и сказал: «Ознакомьтесь и доложите».
В макет был заложен целый ряд листочков с президентскими замечаниями. Я начал смотреть закладки. Первая закладка была на статье «Брока центр» [51], вторая – на статье «Вернике центр» [52]. На полях статьи «Вернике центр» было написано: «См. “Брока центр”: центр должен быть один, когда где-то возникает много центров, то от этого бывает только беспорядок. Необходимо все это поправить». Следующая закладка была на статье «Временная связь» [53]. На полях было написано: «Конечно, и в нашем социалистическом обществе встречаются иногда временные связи, но это дело преходящее, наследие буржуазного общества. Поэтому думаю, что давать специальное слово на эту тему не нужно». И еще десяток аналогичных замечаний, после чего президент не выдержал и дальше уже читать не стал.
Я позвонил Смирнову и сказал: «Анатолий Александрович, пришли замечания президента, разрешите, я вам зачитаю по телефону». Начал читать. Когда прочел про «временные связи», то услышал из телефонной трубки семиэтажный мат. Но это был единственный подобный случай. Он повесил трубку, а я пошел на свое место. Минут через
