Это продлилось около недели. Затем в один из вечеров вернулся Жан-Франсуа. Он сообщил, что отправка состоится следующей ночью. Огюстина Вьелла сильнее затянула шаль на груди, чтобы скрыть дрожание рук. Когда они ушли спать, Огюстина задержала Жана-Франсуа.
— Я хотела бы спрятать еще кого-то, если вам будет нужно, — сказала она почти робко.
Ее просьба не удивила Жана-Франсуа. Каждый раз люди, случайно оказавшие услугу Сопротивлению, были этим счастливы и хотели сделать что-то еще.
Была ли это ненависть к врагу или чувство солидарности, или любовь к приключениям, находившая в этом выход? Жан-Франсуа не мог самостоятельно решить этот вопрос. Но он знал, что благодаря такому опыту вся страна наполнилась людьми, обеспечивающими превосходные транзитные маршруты, и бесчисленными соратниками, укрывающими людей от врага.
— Недостатка в клиентах не будет, — улыбаясь, сказал Жан-Франсуа Огюстине.
Его голубые глаза на минутку остановились на радиоприемнике, который слушал Жюль Вьелла.
— И еще, — сказал Жан-Франсуа, — мы могли бы вести радиопередачи из вашего дома.
— Я не совсем поняла, — сказала фермерша.
— Мы могли бы говорить с Лондоном, — пояснил Жан-Франсуа.
— Святая Дева! — воскликнула хозяйка. — Говорить с Лондоном! Из нашего дома! Из нашего дома! Ты слышишь, Жюль? Ты слышишь, Мадлен?
— Подождите минутку, — сказал Жан-Франсуа. — Это означает смертную казнь. Жан-Франсуа мог слышать дыхание семьи Вьелла в большой комнате с потемневшими от копоти балками.
— Что ты думаешь, Жюль? — спросила хозяйка своего мужа.
— Я хочу того же. что и ты, — ответил Жюль Вьелла.
Огюстина прислушалась к глухому шуму от шагов на чердаке, который издавали канадцы, бельгийцы, англичане и поляк, собираясь спать.
— Тогда я согласна.
— Я поговорю об этом завтра с моим шефом, — пообещал Жан-Франсуа.
Жербье приехал за несколько часов до рассвета. С ним был радист, старый и бородатый, и невзрачно выглядевшая молодая женщина.
Жан-Франсуа отвел Жербье в сторону и сказал:
— Рыбак будет ждать нас сегодня в 10 часов вечера. У него большая лодка. Он сможет взять всех. Это позволит сделать все за один рейс. Девушка из дома проведет вас к нужному месту через поля в обход патрулей.
— Хорошо спланировано, — сказал Жербье.
— Я вернусь? — спросил Жан-Франсуа.
— Нет, — ответил Жербье.
Он зажег сигарету и продолжил:
— У меня есть задание для тебя. Очень серьезная операция, мой малыш (его голос стал вдруг очень нежным и проникновенным). Ты доставишь на подлодку большого шефа. Ты понимаешь — большого шефа. Он тоже уезжает. И я не хочу, чтобы он поднялся на борт со всей группой. Это рискованно. Нас слишком много. Ты пойдешь с ним — из другой точки — на весельной лодке. Бизон подвезет его к тебе. Подождите моего сигнала, когда я буду на борту. Три голубые точки и тире.
— Я справлюсь. Я обо всем позабочусь, — сказал Жан-Франсуа.
Он был рад. Он любил грести.
Огюстина Вьелла спустилась вниз, чтобы приготовить завтрак для новых гостей.
— Как вы видите, мы сегодня очень торопимся, мадам. Потому я хотел бы прямо сейчас спросить у вас, сколько мы вам должны, — сказал ей Жербье.
— О! — пробормотала Огюстина. — О, как вы можете…
— Но посмотрите, восемь человек целую неделю… в эти трудные времена, — настаивал Жербье.
— А как насчет вас — вам тоже платят за то, что вы делаете? — Огюстина жестко взглянула на него. — Нет! Тогда я должна сказать вам, что такие крестьяне, как мы, Вьелла, горды не меньше вас.
Жербье подумал о Легрэне, о Феликсе и пошел завтракать на кухню. Закончив, он снова обратился к Огюстине, которая не удостоила его даже взглядом.
— Я хотел бы попросить вас все-таки позволить привезти вам что-то из Лондона, когда я вернусь.
— Вы… вы собираетесь вернуться назад? — запинаясь, спросила Огюстина. — Они тоже так делают?
— Иногда, — сказал Жербье.
— Но ведь намного тяжелее начинать все заново, побывав в свободной стране.
— Я не знаю… Это моя первая поездка, — сказал Жербье. — И мне хотелось бы привезти вам оттуда сувенир.
Огюстина глубоко вздохнула и прошептала:
— Оружие, дайте нам оружие. Весь кантон сможет им воспользоваться, когда настанет нужный день.
VII
Темнота была густой. Только хребты крутых гор, окружавших бухточку, выделялись на фоне ночного неба. Грот образовывал дно узкого пролива, похожего на стрелу, по которому море тысячи раз накатывало свои волны на берег.
Жан-Франсуа лежал на песке бухты так близко к воде, что сильные волны доставали до его голых ног. На нем была пара парусиновых брюк, закатанных до колен, старый шерстяной свитер, и он прекрасно чувствовал себя в этой легкой и свободной одежде. С регулярными промежутками времени он закрывал глаза, чтобы лучше слышать, что происходит в ночной пустоте и чтобы после этого лучше видеть. Жан-Франсуа выучил этот прием наблюдения в разведывательном корпусе, и он научился различать миражи в темноте, принимающие формы врагов, и ничего не боялся.
Легкая волна щекотала песок. Жану-Франсуа был рад, что море утихомирилось. Он не боялся открытого моря. Из всех спортивных упражнений, которыми он с успехом занимался, морские игры давались ему лучше всего. Он знал свою силу. Он знал свои умения. Даже в плохую погоду он с уверенностью бы доставил этот ялик на расстояние вытянутой руки к британскому кораблю. Но Жан-Франсуа предпочитал спокойное море для своего пассажира. Ведь он, возможно, не привык к морской качке.
Жан-Франсуа закрыл глаза и превратился как бы в слушающую антенну. Вокруг него ничего не было слышно кроме шума волн. Очень далеко, на дороге, огибающей рассеченный берег, он услышал слабый звук мотора. Это могла быть машина Бизона. Жан-Франсуа поднял веки. Было странно думать, что шеф вскоре займет место в лодке, и что у него в руках сконцентрирован объем и вес всего мира. Группа Феликса, даже сам Феликс никогда не видели его. У него не было имени и формы, но по его приказу люди шли в тюрьмы, под пытки, на смерть. Он сбрасывал оружие с небес и доставлял боеприпасы с моря. Его существование представлялось Жану-Франсуа в виде какого-то святого облака. Его отъезд приобретал все величие театрального чуда. Прибыв неизвестно откуда, он собирался быть поглощенным морем.
И здесь Жан-Франсуа, который раньше никогда не задумывался о серьезных вещах, должен был послужить паромщиком для большого шефа, человека, который планирует, организовывает все и всем командует. Жана-Франсуа переполняло чувство скорее не гордости от этого, а веселья. — Встречаются основание и верхушка пирамиды, — подумал он про себя. — Забавная математика. После войны поговорю об этом с Сен-Люком. Жан-Франсуа почувствовал, что улыбается в ночи. Бедняга Сен-Люк со своей шерстяной шапкой, желтой репой, и страхом перед жандармами, когда жизнь так прекрасна, так широка, так….
