Через год после высадки силы Кастро руководили Сьерроа-Маэстрой. Расположенная внизу армия попыталась устроить осаду, но поток связных, оружия, рекрутов в месторасположение партизан и обратно в город проскальзывал через армейские патрули без особого усилия. Кастро объединился с самым известным организатором Движения в Ориенте Селией Санчес, которая стала его товарищем и личным помощником с тех пор и до самой ее смерти в 1980 году. В Сьерре бунтовщики устроили элементарные больницы, мастерские для производства легкого оружия, амуниции и снаряжения из колеи, а также организовали издательство в дополнение к радиостанции. На этой стадии армия, уязвленная мелкими поражениями, решила не делать военные вылазки на территорию повстанцев, чтобы продержать нелегкое затишье.
Однако возникли разногласия между Кастро и руководством Движения 26 июля на остальной части острова, так называемыми «льяно», которые в большинстве образовали Национальный директорат. Новая стратегия Кастро заключалась в расширении партизанской войны на другие части острова, из деревень осаждая города, а всеобщая забастовка станет финальным ударом, который и сбросит Батисту. Хотя городские диверсии и гражданская агитация до сих пор играли важную роль, главной функцией «льяно», с точки зрения Кастро, должна была стать служба партизанам[61]. Руководители Движения вне Сьерры, наоборот, до сих пор цеплялись за стратегию городского восстания и всеобщей забастовки как главного способа свержения Батисты. Кастро неоднократно жаловался на то, что их сдерживала нехватка оружия, в то время как организаторы «льяно», как считал Гевара, проявили признаки «несомненного противостояния «каудильо», опасаясь существовать вместе с Фиделем и военными фракциями, представленными нами, людьми в Сьерре»[62]. Хотя блестящий организатор Движения 26 июля в Ориенте Фрэнк Пайс и показал полную веру в Кастро, он все же тайно подготовил реорганизацию движения, централизовав командование в руках нескольких руководителей и установив новые гражданские фронты без консультаций с Кастро[63]. Идее о том, что рабочие самопроизвольно выйдут на забастовку против режима, был дай толчок убийством полицией Фрэнка Пайса в августе 1957 года. Забастовки протеста протянулись от его родного города Сантьяго до провинции Камагуэй и Лас-Вильяс, принуждая правительство приостановить конституционных прав. Это являлось свидетельством тесных связей, соединявших Движение в Ориенте со многими секциями рабочих в восточной части острова. Но рабочие западной Кубы, особенно в провинции Гаваны, где была сконцентрирована большая часть рабочей силы, не присоединились к акции. Это неудивительно, так как Пайс был там почти не известен, но событие позволило выявить более радикальные традиции рабочего движения на востоке Кубы. Как бы то ни было, испытание в виде забастовок в августе 1957 года и оптимистические доклады о настроении среди рабочих воодушевили Кастро на призыв к повсеместной всеобщей забастовке весной 1958 года. В речи на радио «Ребелде» после августовской забастовки Кастро сказал: «Стихийное восстание, последовавшее за убийством нашего товарища Фрэнка Пайса не побороло тиранию, но оно указало путь к организованной забастовке»[64].
Большинство отчетов о забастовке 9 апреля считают ее полным провалом. Ома потерпела неудачу в свержении Батисты и действительно поддержала на короткое время уверенность диктатора, что события снова развиваются в его пользу. Как сказал американский посол: «Очевидно, Батиста ощутил свое могущественное влияние»[65]. Однако это мобилизовало тысячи кубинских рабочих. В провинции Лас-Вильяс остановилось большинство промышленных и обслуживающих предприятий, город Сагуа Ла Гранде, на севере провинции, был захвачен рабочими, которые на короткое время продержались против армии и воздушных сил. Провинция Камагуэй была приведена в смятение забастовочными акциями за два дня, в то время как города Ориенте были парализованы восстаниями и уличными стычками. Однако на западе только несколько тысяч рабочих подняли мятежи. Там проводились просто отдельные диверсионные акты[66]. Фактически это являлось повторением забастовки образца августа 1957 года. Но урок, извлеченный на этот раз, был совершенно другим.
Через 24 дня на решающем собрании руководителей Движения в Сьерре лидеры «льяно» подверглись нападкам за недостаточную организацию забастовки, за стихийность и невключение рабочих в подготовку и на самом деле, за те же самые действия, которые лежали в основе стратегии Кастро в Монкада. Забастовка тайно подготавливалась небольшой сетью сторонников Движения среди рабочих — «Национальным Рабочим Фронтом» (НРФ), полагаясь на призыв к рабочим по радио, доходящий до самых низших слоев. Рабочие организаторы Движения также отказались вовлекать в подготовку коммунистов, организаторы Движения 26 июля разделяли устоявшееся недоверие к ним[67]. Но более важным объяснением провала забастовки, отойдя от различий между востоком и западом, является то, то она произошла не в тот момент, когда бы протест рабочих был единым, а режим Батисты стоял бы на краю развала. Тем не менее заключение, сделанное собранием, состояло в том, что они потерпели неудачу из-за недостатков руководства «льяно» и что хотя перспектива всеобщей забастовки должна быть сохранена, но главное значение с того дня будет уделяться военной кампании[68].
Акция 9 апреля явилась водоразделом в борьбе против Батисты. Она усилила влияние Кастро в руководстве Движения 26 июля и дискредитировала организаторов «льяно». Национальный директорат был перемещен в Сьерру, и Кастро стал верховным командующим Движения. Его вера в рабочие и гражданские фронты в городах сильно поколебалась. В резком письме к Селии Санчес он писал: «Никто больше не сможет заставить меня поверить в организацию снова… Я считаюсь руководителем Движения и в глазах истории я должен взять ответственность за глупость других, и я — дерьмо, которое ничего не может решить. Прощая главарей оппозиции, каждый старается все больше делать то, что ему кажется делом. Я не такой дурак, чтобы не осознавать этого и чтобы гоняться за мечтами и призраками. Я не избавлюсь от своего критического настроения и интуиции и особенно сейчас, когда на мне лежит больше ответственности, чем когда-либо в жизни.
Я не верю ни в то, что в Движении развивается раскол, пи в то, что это может помочь Революции, но в будущем мы сами будем решать собственные проблемы»[69].
