редакция сообщила мне об истечении срока заказа. В письме подчеркивалось: «Убедительно просим срочно представить эти статьи в редакцию». Женя написала от моего имени письмо в редакцию, где известила о моей болезни. Ответ пришел быстро. 15 августа работник редакции И. Эльтерман сообщила, что она оттягивает время представления статей до конца октября. Она уведомила меня, что в случае, если я их напишу, они будут направлены Луконину, который просил об этом, считая, что я «крупнейший специалист по этим вопросам». Разумеется, это преувеличение. Но не в том дело. Я ведь на сей счет не обольщаюсь. Как только мне разрешили сидеть в постели, я написал статьи «Мани» и «Манихейство». Мишель Синельников их выдавил на машинке. «Мани» прошла без изменений, «Манихейство» обстоятельно переделал в лучшую сторону В. Г. Луконин. За нашими подписями она и пошла. Обе статейки напечатаны в 8-ом томе «Исторической энциклопедии».
Тем временем шла менее заметная, но весьма большая работа по созданию новых контрольных заданий и методических указаний к ним. К работе привлекались все. Каждый мог показать, на что он способен. И показали. Лайпанов оказался не способным ни на что. Мусина и Мальсагову пришлось обстоятельно редактировать. Так или иначе получился коллективный труд в 10 печатных листов. В методических указаниях к планам контрольных работ давались некоторые рекомендации со ссылками на хрестоматии, пособия, монографии. Я написал довольно большое введение по правилам заочного обучения и методике учебы. Как мне казалось, я писал «введение» на одном дыхании, т. е. по вдохновению. Тем не менее, при первом же обсуждении оно подверглось обстоятельному разбору и разгрому. Выступили многие: Гришков, Скляр, Мусин, Шелике. Не скажу, чтобы обсуждение доставило мне радость. Но я, разумеется, воспринял его должным образом, в академическом тоне поблагодарил коллег, через неделю представил новый вариант, который прошел. Потом он включался во все издания методических указаний, пока они осуществлялись. Последний раз написанное мной «Введение» вышло в «Методических указаниях к контрольным заданиям для студентов – заочников 1-го курса исторического факультета», изданных в Оше в 1966 г. Но дело не в этом. Обсуждение и критика «Введения» прошли в деловом тоне и создали прецедент для будущего. И впредь мои работы на кафедре обсуждались спокойно и совершенно свободно.
В апреле 1956 года «Методические указания» пошли в набор. Пока их набирали, произошли события, заставившие кое-что в них переделать. Как само собой понятно, списки литературы к контрольным работам были крепко сдобрены трудами И. В. Сталина. Но их-то и пришлось сокращать. В феврале состоялся XX Съезд Партии. До времени гвоздь его повестки дня не был известен.
Важные события наметились уже весной 1955 года. Улучшились наши отношения с Югославией. Делегацию туда возглавил Н. С. Хрущев. Этому предшествовало обсуждение Югославской проблемы на Пленуме ЦК КПСС. Разумеется, он был закрытым. Однако стенограмма пленума поступила в Свердловский Райком города Фрунзе, где секретарствовала Маша Ковалева. Она и дала мне и Гришкову познакомиться со стенограммой. Сутки мы читали запоем. Мы впервые познакомились с полемикой на самом высоком уровне. Речи Молотова, Микояна, некоторых других звучали убедительно и по-деловому, правда, удивлял один момент. Вопрос о политической целесообразности нормализации отношений с Югославией, т. е. практическая сторона дела, отступала далеко на задний план сравнительно с абстрактной проблемой: является ли Югославия социалистической страной. Ораторы оперировали цитатами из Маркса, Энгельса, Ленина. Удивительно, но И. В. Сталина не цитировали. Потрясал сам стиль спора. Никита Сергеевич активно прерывал ораторов на полуслове, вставлял колкие, с его точки зрения, реплики. В. М. Молотов даже потребовал дать ему возможность говорить. Отцы отечества обращались друг к другу на «ты». Н. С. Хрущев, например, так передавал разговор с Ворошиловым: «Обращаюсь я к нему – “Клим, чего же ты молчишь?”» Дальше объяснялось, почему Клим молчал. К Молотову, Микояну обращались соответственно «Вячеслав, Анастас». Поскольку мы читали материалы пленума высшего партийного органа, а не запись застольной беседы между молодыми людьми, то создавалось тягостное впечатление. Собрание мужей в нашем сознании невольно трансформировалось в обыкновенную малину. Но ясно было одно: мудрость сталинской внешней политики, во всяком случае по отношению к Югославии, ставилась под очень большое сомнение. Министр Иностранных дел В. М. Молотов, настаивавший на этой политике, оставался в меньшинстве.
После этого пленума значительно улучшилась информация коммунистов. Нас стали знакомить с закрытыми письмами ЦК КПСС, со стенограммами пленумов о промышленности, сельском хозяйстве и т. д. Иван Григорьевич, Сарра и я внимательно за всем этим следили, все обсуждали с полной откровенностью. И вот в феврале 1956 года состоялся XX съезд КПСС.
Отчетный доклад сделал Н. С. Хрущев. Ничего особенно неожиданного он не сказал. Правда, в одном месте Н. С. Хрущев произнес с дрожью в голосе, как об этом можно предположить по содержанию фразы: «Вскоре после XIX Съезда партии смерть вырвала из наших рядов Иосифа Виссарионовича Сталина». Тем же менее румяный докладчик дышал оптимизмом, как паровозная топка жаром: «Коммунистическая партия еще теснее сплотилась вокруг своего Центрального Комитета, еще выше подняла всепобеждающее знамя марксизма – ленинизма». С точки зрения законов физики, такой подъем все выше к выше в связи с самыми разнообразными поводами должен был бы вознести это знамя по крайней мере в область туманности Андромеды, где оно, наверное, сейчас и реет. Что касается сплоченности, то в описываемый момент она, возможно, приближалась к состоянию трех грузин, уронивших на пол банного номера общий кусок мыла. Известно, что они стояли, плотно прижавшись друг к другу и не решались нагнуться за столь нужным элементом омовения.
Это завидное состояние сплоченности, при которой попытка нагнуться таит в себе опасность получить роковой толчок в зад, проявилась в 1955 году, когда удалили с поста председателя Совета Министров Г. М. Маленкова – этого «выдающегося деятеля Коммунистической партии и Советского Государства, верного ученика Ленина и соратника Сталина. (См. Энциклопедический словарь. М., 1954. Т. 2, стр. 312.) Н. А. Булганин и Н. С. Хрущев были столь неразлучны, что не иначе, как вдвоем, колесили по Европе и Азии. Везде они произносили одинаковое количество речей, в которых то и дело повторяли «мой друг Николай Александрович Булганин», «мой друг Никита Сергеевич Хрущев». В 1958 году Н. А. Булганин нагнулся. Между прочим, он любил повторять на индийском языке: «Хинди – руси бхай, бхай!» Что касается его личных качеств, то они определены в упоминавшемся мной словаре так: «Выдающийся деятель КПСС и Советского Правительства, верный ученик В. И. Ленина, соратник И. В. Сталина». В 1964 году сам Н. С. Хрущев легкомысленно снял штаны на
