От нескольких птичек – т. е. блюда с рябчиками – сиротливо торчат на блюде только несколько косточек, что покрупней. Косточки помельче Рославлев „сжевал“ вместе с мясом полудюжины „вкусных, но не сытных птичек“.
– От этого не откажусь, – радостно подставляет он, отодвинув рюмку, стакан. – Славный коньяк. Наполеоновский, говорите? Д-да, молодец был Наполеон, не то что Вильгельм, во всякую мелочь вникал – вот и коньяк славный выделывали при нем.
Рославлев подливает себе еще из драгоценной бутылки.
– Добрый коньяк. Наша белая головка, конечно, на вкус тоньше, но крепость, по-моему, та же. Но, – Рославлев видит тень, пробегающую по лицу хозяина, и, как человек деликатный, спешит исправить свою неловкость, – но по военному времени великолепный напиток – где же теперь достать настоящую водку» (Г. Иванов. Петербургские зимы).
«Вижусь здесь довольно часто с Рославлевым. Он теперь ужасно толст, все поголовно отзываются о нем как о нахале и о мошеннике, но тем не менее он преуспевает. Стихи его всюду печатаются, книги покупаются за хорошую цену издателями (осенью выйдут целых три). Популярность свою он создал и поддерживает главн[ым] образом чуть ли не ежедневными выступлениями в разнообразных концертах и вечерах – в гимназиях, пансионах, на курсах, землячествах и т. д. На одном таком вечере я был вместе с ним. Держится он весьма внушительно. Выговаривал распорядителям, что за ним не была послана карета; едва приехав, стал требовать, чтобы его угощали (вечер благотворит[ельный] каких-то сибиряков-студентов)» (В. Гофман. Письмо А. А. Шемшурину от 6 марта 1909).
«Александр Рославлев давно перестал считаться в рядах поэтов. Лет шесть, семь тому назад [1906–1907. – Сост.] на него возлагались кое-какие надежды, думали, что, пройдя период ученичества, он найдет самого себя. Но вскоре выяснилось, что это ученичество было только грубое и бестолковое захватывание чужих приемов, тем, мыслей, переживаний. Так же обстоит дело и теперь. Новые книги Александра Рославлева, не имея свежести начала, пугают своей „поэзиеподобностью“» (Н. Гумилев. Письма о русской поэзии. 1912).
РОСТИСЛАВОВ Александр Александрович
1860–1920
Художник, художественный критик. Сотрудник журнала «Театр и искусство». Публикации в журналах и газетах «Мир искусства», «Речь» и др.
«Сейчас, по прошествии долгого времени, я могу чистосердечно сознаться, что Ростиславов гораздо более изощренно и тонко чувствовал художников, чем я (кстати, довольно отсталый в этом смысле). Ростиславов писал что хотел. Он писал довольно злобно, но эта злость проистекала из очень искреннего, горячего и светлого оптимизма и энтузиазма. Несмотря на гораздо более выгодные условия, он не оставлял до конца сотрудничества в журнале [„Театр и искусство“. – Сост.] и нежно любил его. Он вообще был до грусти беспомощный и жалкий рисовальщик-иллюстратор. Я помещал его рисунки с болью в сердце – до того они были убоги и примитивны (он рисовал портреты всегда в профиль, как начинающий гимназист), но не хватало духу огорчать его. Он писал свои критические статьи и монографии в ожидании, как был убежден, того счастливого момента, когда его картина нашумит и прославится на весь мир. Было что-то печально-забавное в том, что, резко проповедуя новизну и смелость в живописи, он сам рисовал с опозданием на полстолетия, в манере Агина, что ли, и был робок, пуглив и застенчив в своих собственных рисунках. В начале революции он уехал в свой родной город, Калугу, где и умер, едва ли не от голодного истощения» (А. Кугель. Листья с дерева).
РОСТОВЦЕВ Михаил Иванович
28.10(9.11), по другим сведениям 29.10(10.11).1870 – 20.10.1952
Историк, археолог. Профессор Петербургского университета (с 1901). Академик Российской Академии наук (1917). Работы преимущественно по проблемам социально-экономической истории эллинизма и Римской империи, а также по древней истории Юга России, в том числе «Эллинистическо-римский архитектурный пейзаж» (СПб., 1908), «Рождение Римской империи» (Пг., 1918). С 1918 – за границей.
«Внешность Ростовцева не могла содействовать популярности. Она была лишена всего профессорского. Небольшой, коренастый, с широким лицом, без бороды, подстриженный бобриком, какой-то „серенький“. Однако умное, энергичное лицо привлекало внимание. Я слушал его курс „Рождение Принципата“. Михаил Иванович начинал медленно, глухим голосом, но постепенно темп ускорялся, а к середине лекции Ростовцев гремел на всю аудиторию так, что я предпочитал сидеть в задних рядах. Михаил Иванович давал блестящий по выразительности и глубокий по существу анализ боровшихся исторических сил. Он весьма ограниченно трактовал роль отдельной исторической личности. Однако его портреты исторических деятелей Рима были так же выпуклы, как рельефы их голов на римских монетах, так же психологически раскрыты, как римские бюсты. Ростовцев показывал историческую личность в ее действиях, он хотел избегать психоанализа и, в особенности, нравственных оценок. Однако горячий темперамент Ростовцева заставлял его забывать завет Тацита: „Sine ira et studio“ [лат. без гнева и пристрастия. – Сост.]. Он пылал гневом, повествуя о ненавистном ему Августе Октавиане, умном, трезвом, расчетливом, холодном, совершенно беспринципном молодом человеке – „революционере“ в юности, превратившемся в консерватора и ханжу. Ростовцев употреблял бранные слова, стучал кулаками – это был не ученый на кафедре, а политический оратор на трибуне. Несмотря на этот „гнев“ и „пристрастие“, Михаил Иванович оставался историком-реалистом. И его построение оправдывало, делало убедительной его оценку. „Минувшее“ проходило перед нами „событий пóлно, волнуяся как море-океан“, оно ни на минуту не становилось „спокойным“ и „безмолвным“. Речь Ростовцева была образна. Так, характеризуя республиканца Секста Помпея, вся сила которого была сосредоточена во флоте, Ростовцев определил его: „бог Нептун в голубом плаще“.
Иным становился Ростовцев на занятиях в семинариях. Сосредоточенный, спокойный, он вел их тихим голосом. Он надевал очки, и они меняли его облик. Казалось, еще пристальнее всматривался он в ткань Клио, словно перед ним стоял микроскоп. Студенты разбирали египетские папирусы александрийского периода. Каждая ничтожная деталь давала ему материал для превосходных комментариев.
…Война с Германией выбила Ростовцева из его научной колеи. Он стал и в своих лекциях проповедовать борьбу с пангерманизмом. Он говорил, что подлинной культурой обладают лишь те народы, которые развили свою культуру на базе античной. Немцы были отгорожены от мира классических народов оборонительной линией Limes romanus [лат. римская граница. – Сост.] (на Рейне и на Дунае). Между тем как Русская земля была некогда удобрена античной культурой. Ее южные берега у Черного моря входили в состав эллинского мира. Ольвия, Пантикапея – греческие колонии высокой культуры. Михаил Иванович сделал своей основной специальностью именно изучение Боспорского царства и других областей юга России, приобщенных к эллинистической культуре.
