вообще:
«Насколько я понимаю порядок вещей, жизнь состоит только из ужасов, дрязг и пошлостей, мешающихся и чередующихся…» (стр. 107)
В. Г. Короленко запустил легенду о Чехове-пессимисте, «которая долго будет осложнять и затруднять правильное понимание чеховского творчества…» (стр. 97).
Заметим, что пессимист — это не вполне дозревший мизантроп, которому гуманистические предрассудки мешают называть вещи своими именами. Короленко сумел-таки разглядеть в Чехове пессимиста, а другим мешало сделать то же самое их желание видеть Чехова в числе «предтеч» и «столпов» их бодрых мировоззрений.
* * *
Возможно, что, помимо мизантропизма Чехова, расположение Сталина к этому писателю было вызвано ещё и неприязнью Чехова к российской интеллигенции.
* * *
Выстраивание социальных отношений по принципу всеобщей любви, если местами и получается, то ведёт к тому, что люди начинают страдать от неудовлетворённости своей потребности ненавидеть, но быстро находят ей выход. Как правило, сторонники всеобщей любви упражняют свою ненависть на её противниках. Если же они обращают свою ненависть внутрь, на собственные якобы недостатки, то превращаются в самоистязателей. Соль в том, что ненависть — не вредный рудимент в человеке, а эволюционно отшлифованное, неотъемлемо интегрированное в психику и жизненно необходимое качество, и вопрос должен составиться лишь о её уместном применении.
* * *
Некоторые свидетельства абсурдизма Чехова из числа представленных в книге Бердникова:
«…он пишет 9 октября 1888 г.: „Политического, религиозного и философского мировоззрения у меня ещё нет; я меняю его ежемесячно…“» (стр. 158)
Это говорит очень плодовитый и очень популярный писатель, а не засевший в библиотеке студент. Способность менять взгляды и способность признаваться в этом — конечно, сильные качества, но ещё более сильным качеством является устойчивый порядок в голове (если он правильный, конечно).
По поводу повести «Огни»:
«Отводя критическое замечание Щеглова, Антон Павлович пишет ему 9 июня 1888 года: „Не дело психолога понимать то, чего он не понимает. Паче сего, не дело психолога делать вид, что он понимает то, чего не понимает никто. Мы не будем шарлатанствовать и станем заявлять прямо, что на этом свете ничего не разберёшь.“» (стр. 163)
ТАКОЕ утверждает виднейший апологет порядочности в русской литературе! Нет, разумеется, это очень даже порядочно — честно признаваться, что ни в чём на этом свете толком не разобрался. Но порядочно ли обрушивать своё «ничего не разберёшь» на публику? С точки зрения абсурдиста — да: ведь он действительно считает, что «ничего не разберёшь», и стремится донести эту свою куцую правду до остальных. Ну нет у него другой правды — и всё тут. Но представим, что рядом есть автор с более содержательной (как ему кажется, а может, и в самом деле) правдой. Он тоже стремится донести её до остальных. Но у него ничего не получается, потому что более простой в идейном отношении и более изощрённый в стиле абсурдист забивает СМИ и массовое сознание своим «ничего не разберёшь».
* * *
Бердников о том, что великие люди выходят иногда не только из школьных отличников:
«В гимназии Антоша никак не выделялся. В третьем классе был оставлен на второй год из-за географии и арифметики, два года просидел в пятом, так как не выдержал испытания по греческому языку.» (стр. 18)
* * *
Дурацкие газетные псевдонимы молодого Чехова: «Врач без пациентов», «Вспыльчивый человек», «Г. Балдастов», «Брат моего брата», «Человек без селезёнки», в лучшем случае «Антоша Чахонте». Под такими псевдонимами можно писать только чепуху, чем он собственно и занимался. Бердников говорит об этом так: «Острословие вместо глубокого анализа и серьёзных выводов, зубоскальство и столь важный „выверт“ на потеху публике…» (стр. 73)
* * *
Разносторонний Чехов:
«…Антон шёл на базар покупать на целый день харчи. Однажды он купил живую утку и, пока шли домой, всю дорогу теребил её, чтобы она как можно больше кричала.
— Пускай все знают, — говорил он, — что и мы тоже кушаем уток.» (стр. 34)
Справедливости ради надо сказать, что с возрастом отношение Чехова к животным изменилось в лучшую сторону — во всяком случае, к не употребляемым в пищу.
«Сейчас мальчишки принесли двух дятлов и запросили двугривенный; я дал пятак и выпустил птиц. Они [птицы?! — А. Б.] разлакомились и принесли мне ещё пару. Я птиц взял и ДАЛ ПО ШЕЕ.» (стр. 123)
Дал по шее не птицам, а детям. А мог ведь, как говорится, и бритвой по горлу полоснуть…
«Буду изредка пописывать Суворину, а остальных, вероятно ПОХЕРЮ.» (стр.148)
Не херово сказано: разумеется, надо решительно херить любого, кто начинает хернёй маяться. Кстати, знатоки утверждают, что «херить» означало перечёркивать крест-накрест и что это слово произошло от старинного названия буквы «Х» — «хер».
«Выпил водочки, винца и… так, знаешь, весело было глядеть в окно на темневшие деревья, на реку…» (стр. 69)
Надо думать, Чехов был иногда не дурак выпить. (Кстати, это тоже дано не всем. Скажем, у меня бывает жестокий «отходняк» даже после небольших доз спиртного, так что лично моё трезвенничество — не от большого ума и железной воли. Правда, знатоки говорят, что тяжело только вначале и надо всего лишь больше тренироваться.)
* * *
Чехов в свете учения Григория Климова:
«…Михаил Павлович, который в целом пишет о брате как о человеке в эти годы ещё здоровом, свидетельствует и о другом (…) „На моей обязанности лежало зажигать в спальне у Антона на ночь лампадку, так как он часто просыпался и не любил темноты.“» (стр. 106)
* * *
Чехов и евреи. В первую очередь, это некто Н. А. Лейкин, многолетний издатель и корреспондент Чехова. Во вторую очередь, сам Маркс — правда, не К., а Р.: многолетний держатель права на издание произведений Чехова.
Далее, Исаак Элиевич Левитан, великий российский пейзажист, который крестился, чтобы спокойно пользовать русских потаскух:
«Софья Петровна считалась ученицей Левитана и с конца восьмидесятых годов выезжала с ним на летние этюды. Жена полицейского врача, она не отличалась красотой и молодостью, но была женщиной незаурядной, талантливой и яркой. Левитан был с ней неразлучен. Впрочем, это не мешало
