Я не придал этому глубокомысленному замечанию значения, а потом сильно пожалел, ибо мои отношения с Олегом Войтенко стали после этого постепенно и все больше обостряться. Мальчишки, музыканты, стали невнятно жаловаться на странное внимание со стороны высокого руководителя. Я серьезно переговорил с Олегом Николаевичем, но он, кажется, посчитал, что внезапно свалившееся на него богатство может служить индульгенцией от любых грехов. Через месяц жалобы ребят вновь повторились. И я сказал Войтенко, что о его, мягко говоря, антипедагогических претензиях сообщу академику Федорову, шефу Всесоюзного фонда милосердия и здоровья. В довершение я категорически отказался платить ему дань.
— Пожалеешь, — пообещал Войтенко.
И завертелось. Общая "любовь" ко мне объединила Войтенко и моего старого знакомого, журналиста Юрия Филинова. Юра к тому времени организовал целую серию "разоблачений", мое имя гремело на весь Союз. А тут еще нашумевший инцидент в Чите. Там собственный корреспондент "Комсомолки" Вишневский переквалифицировался в сыщика и устроил бучу в аэропорту. Пока я бегал по поликлиникам, снимал побои, Вишневский успел тиснуть статейку, откуда явствовало, что дети из моего ансамбля избили читинскую милицию.
Стоило бы подробно рассказать об этом детективном сюжете — когда-нибудь в этом, возможно, и будет надобность, но поскольку дело прошлое, ограничусь беглым упоминанием, что оно закончилось вничью. Мне, после некоторых раздумий, расхотелось судиться с милицией, поскольку она и сама стала жертвой провокации со стороны все того же собкора Вишневского. Надеюсь, что в Чите тоже остались довольны таким исходом и станут критичнее относиться к призывам "тащить и не пущать" "Ласковый май". Впрочем, все это имело неожиданное продолжение, и я направляю читателей к главе "В зеркале прессы".
Но тогда, после Читы, настроение у меня было паршивое. Ярлык хулигана налепили крепкий. И тут Войтенко объединился с Филиновым. Я говорю об этом в переносном смысле. Возможно, они даже незнакомы. Но был один человек, связавший журналиста, проникшегося ко мне совершенно непонятной яростью, и юного интригана-нувориша из молодежного центра при Всесоюзном фонде милосердия и здоровья. Фамилия этого человека Веденкин. С ним связана еще более детективная история, заслуживающая пера Джеймса Чейза.
В один прекрасный день в дирекцию спорткомплекса "Олимпийский", где должен был выступать "Ласковый май", пришли двое молодых мужчин. Один, изящный бородач, был хорошо известен дирекции — журналист Юрий Филинов. Другой отрекомендовался простенько, но со вкусом:
— Старший лейтенант Воинов. Следователь военной прокуратуры СССР.
— Чем можем помочь?
— Дело в том, что я веду расследование крупного государственного преступления. Основной фигурант дела — Андрей Разин.
— ?!
— Не удивляйтесь. Следствие располагает неопровержимыми данными. Через несколько дней будем брать. А пока прошу снять концерты "Ласкового мая".
Если бы на дворе стоял 1937 год, требование "чекиста" было бы незамедлительно выполнено. Но на четвертом году перестройки один из директоров "Олимпийского" все же рискнул поинтересоваться, кто будет платить неустойку: вся прокуратура или лично товарищ следователь?
Вместо сколько-нибудь внятного ответа интеллектуально-сыщицкий дуэт молча ретировался, оставив директоров комплекса В. Чурилина и Э. Машковича в большом недоумении.
Когда мне рассказали об этом визите, я сразу понял, что добывание информации обо мне поставлено на серьезную профессиональную и уже не только журналистскую основу. Иначе как было бы им добраться аж до детских домов в глухомани Ставропольского края и получить на руки какие-то фитюльки, выдать их за документы времен моей ясельной жизни, чтобы предъявить их всему честному народу во "Взгляде"?
Но кто же такой следователь Воинов? (Потом выяснилось, что это псевдоним, а настоящая фамилия этого деятеля Веденкин).
Долго мучиться догадками не пришлось. Скоро он сам пожаловал ко мне и представился. Занялся занятный разговор.
— Знаешь, Андрей, — доверительно сказал он. — В нашей конторе на тебя двухметровое досье. Где, когда, зачем… И все такое прочее. Ты под колпаком. Но есть хорошая возможность быть на плаву. Будем сотрудничать. Для начала я тебе сообщу, что в твою команду крупнейшей мафией внедрен человек по фамилии Грозин. Он из Иркутска и имел отношение к побегу семьи Овечкиных. Он избил Филинова, потом убьет и ограбит тебя. Будем с ним работать…
Мне стало плохо. Первое, что пришло на ум: видать, мой собеседник сбежал из сумасшедшего дома. Но я тут же прозрел: этот визит и трогательно навязываемая дружба скорее всего обойдутся мне в копеечку. Очень уж бегали глазки у очередного моего благодетеля, когда речь в беседе заходила о творческих гонорарах ансамбля.
А он, меж тем, развернулся вовсю. Что ни день, проводил тайные собеседования с ребятами из "Ласкового мая", брал объяснительные ото всех, кто когда-нибудь был со мной знаком. Мои ребята менялись не по дням, а по часам — "чекистские методы" на глазах развращали их. Стало расцветать наушничество, оговоры, появились свои стукачи… Я оказался в довольно двусмысленном положении — с одной стороны, надо было указать ему на дверь, с другой — динамичный опер напустил на все это такую завесу, что мне начинало казаться — он занят важным делом. При этом Веденкин весело приговаривал:
— Ништяк, Андрюха, всех врагов разоблачим!
С Войтенко у него установились очень душевные отношения. А после того как я отказался платить Олегу и потребовал выполнения договорных обязательств, они стали ходить чуть ли не в обнимочку. Думаю, что не без помощи Веденкина и составил обиженный Войтенко донос в прокуратуру Дзержинского района Москвы. Составлен он был по всем правилам и произвел там колоссальное впечатление. Войтенко написал, что Разин, получая творческие гонорары, не выплачивал с них подоходного налога. По самой примитивной арифметике и то получалась астрономическая сумма. Конечно, если бы в прокуратуре с самого начала позаботились поинтересоваться, кто обязан отчислять подоходный налог, то выяснилось бы, что в обязанности непосредственно артиста это не входит. И "дело" лопнуло бы сразу. Но Войтенко поверили: наверное, не обошлось тут и без Веденкина. Завораживающая сумма, громкое разоблачение. Видимо, в прокуратуре товарищи следователи застоялись и, почуяв зов трубы, вздрогнули, как кавалерийские кони перед атакой.
Я был на гастролях и позвонил домой. Ответила рыдающая теща:
— Андрей! Срочно приезжай. У нас был обыск. Искали оружие, драгоценности и наркотики. Забрали все твои джинсы.
