позиция уважалась. Безусловно, были и руководители, весьма болезненно воспринимавшие возражения, и относившиеся к такому следователю негативно. К сожалению, сейчас следователю в первые сутки не до анализа – руководство требует незамедлительных результатов, хотя бы в количестве проведенных следственных действий. Следователю не до самостоятельного планирования – успеть бы беспрекословно выполнить неизбежно формальные указания.
Согласно неписанному кодексу этики ложь, а тем более прямой обман для следователя был недопустим. Сейчас ложь стала для следственных и прокурорских работников почти повседневностью, и не только не порицается старшими по должности, но и получает одобрение. Такие выводы позволяет делать моя почти сорокалетняя практика в уголовной юстиции, а пять лет оценка следствия входила в мои прямые обязанности.
Следствие не признавалось ключевым подразделением, финансировалось по остаточному принципу. Не отличалось совершенством и законодательство. О кризисе следствия я, будучи следователем, неоднократно писал в журнале «Законность»: «Гражданин, столкнувшись с нашей юстицией, впредь зарекается обращаться к ней за защитой своих прав, а от перспективы оказаться свидетелем со всех ног бросается прочь, крича «чур меня». О каком «высочайшем» профессионализме может идти речь, если 60% следователей прокуратуры Саратовской области имеют стаж работы менее трёх лет? Всерьез никого не интересует столь странное омоложение (точнее непрофессионализм) следственного аппарата. Следователи при первой же возможности уходят на другую работу. Остаются либо энтузиасты, получающие удовлетворение от реальной борьбы с реальными преступниками; либо работники, привычно тянущие врезавшуюся лямку и не решающиеся переменить место работы; либо посредственность, отбывающая службу и уверенная в том, что останется при должности, не взирая на результаты работы – ведь заменить их некем.
Следствие остается крайне громоздким и превращается в образец волокиты даже по несложным делам. При наличии бесспорных доказательств оно утопает в проведении массы, как правило, бесплодных и дублирующих полученные показания очных ставок, назначенных без необходимости экспертиз.
Расследование дополнительных и второстепенных эпизодов получило наименование «работа на корзину», так как оно практически не влияет на размер наказания. С учетом повышенной общественной опасности и распространенности групповых, много эпизодных преступлений, необходимо ограничить принцип сложения наказаний, установив условием его применения наличие исключительных смягчающих обстоятельств.
Почему при отсутствии средств на создание единого следственного комитета создается ещё один ведомственный и столь же непрофессиональный следственный аппарат налоговой
полиции? Почему лжесвидетельство – серьезнейшее и ныне повседневное преступление против правосудия – практически ненаказуемо? Почему предварительное следствие при очевидности преступления и задержании на месте лица, его совершившего, у нас тянется месяцами? Почему потерпевшего и свидетеля вызывают на следствие и суд многократно, порою до десяти раз, а даже часть издержек компенсируется лишь в единичных случаях? Почему потерпевшие и обвиняемые ждут вынесения приговора годами, а решения в части возмещения ущерба на деле оказываются пустой формальностью? Без коренного изменения уголовного процесса с его чудовищно громоздким предварительным следствием и анахроничным институтом доследования, без изменения уголовного законодательства, с его псевдо-гуманным принципом полного поглощения и без того далеко не всегда соизмеримых преступлению наказаний, без создания единого централизованного и профессионального следствия – все это останется бесплодными, вызывающими раздражение пожеланиями» – (научно-практический журнал Генеральной прокуратуры РФ «Законность» №10—1992 год – «Помогут ли новые законы?», №5—1994 год – «Еще раз о кризисе следствия», №6—1995 год – «Почему ухудшается качество следствия?», «Российская газета» от 18.04.1996 год – «О чем спорим, господа?»). Столь объемное цитирование вызвано тем, что многие поставленные в те годы вопросы по-прежнему актуальны. За активное сотрудничество с редакцией по проблемным вопросам прокурорской и следственной практики я был поощрен Генеральным прокурором Российской Федерации.
Прошло более двадцати пяти лет. Принят новый процессуальный кодекс, создан Следственный комитет РФ, неизмеримо выросли технические возможности следствия, материальное обеспечение работников комитета стало вполне достойным… а качество следствия ухудшилось. «Особо настораживает ежегодный прирост дел, сроки расследования по которым превышают 12 месяцев», – сказал Ю. Я. Чайка, добавив, что к концу прошлого года число таких дел составляло около 4,5 тысячи. «А в Следственном комитете более 300 дел вообще расследуется свыше 3 лет», – подчеркнул он. «Данные негативные тенденции уже не первый год развиваются на фоне снижения количества регистрируемых преступлений и лиц, их совершивших», – констатировал Генпрокурор («Российская газета» от 18.04.2018). Нарушение двухмесячного срока расследования стало нормой даже по резонансным делам. Вызывает недоумение 6—7 месячное расследование дел, не представляющих какой-либо сложности, как нашумевшее дело футболистов Кокорина и Мамаева (оба эпизода сняты стационарными видеокамерами). А убийство в Москве в 2018 году Хачатурян его тремя дочерьми расследовалось более двух (!) лет. А ведь никакой сложности не представляет расследование спонтанного убийства, совершенного тремя не имеющих криминального и даже жизненного опыта девушками.
Низкое качество следствия давно стало дежурной фразой. И, наконец, в феврале 2018 года Генеральный прокурор Ю. Я. Чайка на совещании публично заявил о деградации следствия: «Если 20—25 лет назад следователь и преступник – это борьба интеллектов, то сейчас все очень просто: СИЗО, особый порядок, в котором сегодня рассматривается до 70% дел. И наступает деградация… К сожалению, для многих наших следователей сегодня уголовно-процессуальное законодательство, нормы материального права – это космос».
Возразить Генеральному прокурору нечем. Но к такому результату некогда элитное следствие шло десятилетиями под неусыпным надзором прокуратуры.
Требования судов к качеству расследования были значительно выше. Периодически, пусть и в единичных случаях, но судьи оправдывали. А уж на доследование дела возвращались десятками тысяч… Сейчас воспринимается анекдотом, но на одном из совещаний в прокуратуре области в конце 80-х годов заместитель начальника УСО (уголовно-судебного отдела), отмечая ухудшение качества следствия, назвал районы с возвращением судами на доследование 20, 30 и 50% дел. А в одном районе этот показатель достиг 100% – и, после недоуменного оживления присутствующих прокуроров, выдержав эффектную паузу, добавил: следователь прокуратуры направил за год в суд одно (!) дело и получил его на доследование… Да, в небольших сельских районах иногда и такая нагрузка была. Ведь преступления: «угроза убийством», «незаконное проникновение в жилище», «оскорбление сотрудника милиции» были экзотикой, и обвинение по ним предъявлялось, как правило, лишь по совокупности преступлений. А сейчас даже угроза подвыпившего мужчины убить телефонной трубкой стационарного аппарата собственную дочь за сделанное ею в грубой форме замечание, благополучно заканчивается судебным приговором.
Практически в каждом из ежемесячных Бюллетенях Верховных судов СССР и РСФСР, в постановлениях об отмене приговоров (а этому было посвящено более половины объема Бюллетеня), причиной отмены указывалось нарушение требований полноты, объективности и всесторонности расследования. Прежний (1961 года) процессуальный закон прямо обязывал следователя, прокурора и суд устанавливать не только уличающие подозреваемого (обвиняемого), но и оправдывающие его доказательства, не только отягчающие, но и смягчающие наказание обстоятельства (ст.20 УПК РСФСР). Это и есть требование полноты, всесторонности и объективности расследования. В новом УПК этих требований нет. Так, «вместе с водой выплеснули ребенка». Сейчас следствием не только не устанавливаются оправдывающие подозреваемого доказательства, но игнорируются все доказательства, не укладывающиеся в схему предъявленного обвинения.
Небольшой, уже исторический экскурс. После смерти Л. И. Брежнева в 1982 году следствие получило реальную процессуальную самостоятельность и относительную независимость. И страна впервые узнала: сколько стоит звание «Герой социалистического труда» и сколько – должность 1-го секретаря обкома партии; что взятки берут и министры, и члены ЦК, и находящиеся в их личной собственности драгоценности измеряются не только в каратах, но и в килограммах… Но эпоха борьбы с высокопоставленными мздоимцами закончилась, когда бывший первый секретарь ЦК Компартии Узбекистана Усманходжаев дал показания о даче взятки председателю Верховного Суда СССР Теребилову, когда была получена следственная информация на Генерального прокурора и его зама, на шесть (!) членов Политбюро ЦК КПСС. А следователей, посчитавших, что «независимых» от закона и правосудия нет, жестко поставили на место: в их работе внезапно обнаружили «грубейшие нарушения социалистической законности» и возбудили в отношении них уголовные дела. Руководителей знаменитой следственной бригады Тельмана Гдляна и Николая Иванова от уголовной ответственности спасла только депутатская неприкосновенность (желающие могут найти в интернете достаточно материалов на эту тему, включая стенограмму 1-го съезда народных депутатов СССР). Приведу лишь мнение следователя-депутата: «Должен сказать, что в своей оценке деятельности группы Гдляна руководство Прокуратуры СССР настолько произвольно толкует закон, что просто диву даешься. Мне нетрудно предсказать дальнейшее
