анархистском кружке в Самаре после революции, о своей работе врача, об аресте, следствии, суде и десятилетнем сроке в Печорлаге. Он рассказывал о том, что видел и пережил сам, и оставил свидетельства о судьбах встреченных им людей. Записки деда оказываются источником и по истории крестьянской интеллигенции, и по русскому анархизму, и по местной истории — Старого Буяна, Южного Урала и Северного Казахстана, Самары и Печорских лагерей. Основная ценность его рукописного наследия в том, что он сумел предложить интерпретацию своей и народной судьбы, опираясь на собственные взгляды — в своей основе крестьянские и анархистские.
Сам он определял свои литературные занятия как «Пименскую работу», которая не ограничивалась констатацией фактов и политико-философским анализом, но подразумевала и использование приемов художественной литературы — в той мере, в какой эти приемы были для него значимы. Так, повествуя о своей любви к подруге детства, Тане Разумовской, он прибегает к стилистике сентименталистской литературы, а сатирически описывая своих недругов и мучителей, он вдохновляется произведениями Герцена и Салтыкова-Щедрина. Литературным и фольклорным формулам подчинено описание особо драматических моментов его жизни: картина счастья и довольства в конце 1930‑х гг. необходима для того, чтобы оттенить черноту разверзшейся 19 декабря 1940 г. пропасти. Размышления героя о главном моменте его судьбы, аресте — это монологи, отшлифованные в течение всех тюремных и лагерных лет.
Свои литературные пристрастия Чекин высказывал в письмах. Первого августа 1959 г. он сообщал сыну и невестке: «Каждый вечер или пишу, или читаю до 12 часов ночи Герцена, Тургенева, Куприна и других и очень жалею, что в сутках 24 часа, а не 48 часов — времени не хватает для всех дел». Для сына он покупал книги — в 1967 г. отправил ему собрание сочинений Герцена и собрание сочинений Достоевского, надеялся также найти Леонида Андреева, «второго после Достоевского любимого писателя» (письмо сыну от 20 июня 1967 г. [2]), а мне он давал читать «Мертвые души» Гоголя. В «Повествовании Трудникова Петра Петровича» есть развернутые цитаты из «Кола Брюньона» Ромена Роллана. Но особое место в пантеоне деда занимали «светочи человечества», книги которых у него были конфискованы при аресте, и найти им замену вряд ли было возможно, — Прудон, Бакунин, Кропоткин. Их идеи он излагал по памяти, как по памяти цитировал «Заратустру» Ницше и записывал стихи поэтов-анархистов Анатоля Консе (Анатолия Иосифовича Кунцевича; 1897 —?) и Александра Святогора (Александра Федоровича Агиенко; 1889–1937).
«Лагерных» произведений в то время было немного, и среди возможных образцов можно отметить разве только повесть Солженицына «Один день Ивана Денисовича», которую Чекин высоко ценил [3]. По крайней мере, к «Ивану Денисовичу» явно восходит название поздней повести «Иван Иванович» (1969). Валентина Борисовна Чекина (Гаврилова), вторая жена моего отца, вспоминает, что Чекин ездил к А. И. Солженицыну, когда тот жил в поселке Жуковка на даче М. Л. Ростроповича (с сентября 1969 г.). В конце «Повествования Трудникова…» в сводке событий за 1969 г. сообщается о пребывании Чекина в Москве в гостях у сына (откуда он в принципе мог ездить в Жуковку) в ноябре 1969 г.
Первая публикация литературного наследия С. Н. Чекина, осуществленная в 2013 г. благодаря поддержке Геннадия Аркадьевича Бордюгова, Стивена Коэна и Катрины ванден Хювел, состояла только из автобиографической повести «Повествование Трудникова…» в существенно отредактированном виде [4]. Вместе с редактором-консультантом Михаилом Михайловичем Голубковым (при участии Елены Александровны Серебряник-Белл) мы ликвидировали повторы, логические противоречия, свободно изымая куски текста и дополняя повесть наиболее интересными и реалистичными, с моей точки зрения, фрагментами из других произведений. Это делалось, чтобы облегчить восприятие воспоминаний и довести их до возможно более широкого круга читателей.
Однако в рецензиях [5], в основанной на книге серии статей в «Самарской газете» [6] и в исследовательской литературе [7] подчеркивалась значимость воспоминаний С. Н. Чекина именно в качестве исторического источника, поэтому настоящая книга, «Воспоминания самарского анархиста», в большей степени соответствует сложившимся традициям издания исторических документов. О сохранившихся рукописях и принципах подготовки текста я подробно расскажу ниже. Начну же с другого существенного отличия новой книги: в приложении публикуются материалы следственного дела, с которым мне удалось частично ознакомиться в декабре 2014 г. в читальном зале общественной приемной ФСБ в Москве, куда это дело, № 16220, было переслано по моему запросу из Архива УФСБ России по Самарской области.
Большая часть дела была от меня скрыта — многие листы были обернуты белой бумагой и скреплены проволочными скобами. На белой бумаге, которой обернуты скрытые листы, стояла подпись и дата (18 ноября 2014 г.), а в одном случае, на первой по порядку обернутой пачке листов, также добавлена отметка «Документы в отн[ошении] других лиц». Судя по внутренним ссылкам в деле, на этих листах были заключения экспертов, в частности некоего Маликова, допросы свидетелей, а также материалы, относящиеся к подельнику Чекина учителю А. П. Смирнову. Но с остальными листами дела мне было разрешено работать столько, сколько мне было нужно, к тому же мне вернули девять из шестнадцати отнятых у деда при обыске фотографий — остальные были уничтожены или утеряны.
Когда мы с М. М. Голубковым работали над сводным текстом воспоминаний, то были уверены, что сотрудники Куйбышевского НКВД — НКГБ Печенкин, Селезенкин, Потрохов, да и Зайцев — обобщенные персонажи. Но нет, вот передо мной подпись начальника следственной части лейтенанта госбезопасности Зайцева, а вот и старший лейтенант госбезопасности Печенкин вместе с сержантом Долбилиным допрашивают моего деда, где-то под допросами подпись младшего лейтенанта А. Н. Ефремова, иногда берет руководство допросами младший лейтенант Федотов. Насчет стенограмм допросов я принял принципиальное решение — не публиковать и не цитировать показания, данные под пытками. Какие-то «признания» даны под диктовку мучителей, какие-то узник давал, намеренно вводя в заблуждение следователей. Другое дело — документы, составленные судом, следствием и надзорными инстанциями, которые представляют собой правдивые свидетельства о методах и задачах работы этих органов.
В изученном мной деле скопированы некоторые из конфискованных при обыске вещественных доказательств. Это прежде всего черновики крамольных стихов. Художественная их ценность невелика, но подрывные намерения автора налицо, как, например, в «Послании Максиму Горькому»: «Максим, от трусости вначале, от дряхлости теперь, вождем не быть тебе отныне и до века, рожденный ползать — умрет рабом». В других стихотворных набросках Чекин воспевает черное знамя труда, мечтает об исчезновении деспотизма — земной власти. Копии черновиков испещрены красными следовательскими или прокурорскими подчеркиваниями. Неясно, какого времени эти подчеркивания, то ли 1940–1941 гг., когда проводилось следствие, то ли 1957 г., когда дело пересматривалось, а может быть, и 1992 г., когда
