Чем же привлекателен космос крымчаков в реконструкции, живописании Ткаченко? Это – мир без отчуждения: малый, уютный, теплый. Тут все друг друга знают, переплетены соседством и родством. Если портной тебе шьет или парикмахер стрижет – то не за страх и не за деньги (только), но за совесть и честь мастера, а и оказывая добрососедскую услугу, в долг – как еще в натуральном хозяйстве. Потому человечески душевные отношения и сюжеты вословесниваются писателем обильно: случаи из жизни, истории, характеры – все с чудесностию особенностию какой и голосом. Недаром и серия коротких рассказов, новелл озаглавлена «Окнами во двор» – не на улицу и площадь, на вынос в мир и люд чужой, а как на посиделки знакомых и знаемых, случаи забавные и трогательные, теплые, как и слова тут: «разговорная речь соплеменников – быстрая, горячая, добрая – все эти бала ала буюн хала»… где славянские слова перемежаются характерными тюркскими в многослойном языке многосудебных крымчаков («Одинокая лодка»). Читать рассказы «Окнами во двор» – это как «Вечера на хуторе близ Диканьки» – тоже посиделки, неистощимые, перебивающие друг друга голоса, предания, даже мифы, и страшненькие, а и чудесные вызволения и избавления, переплетения судеб. Но более всего – юмора.
«Крымчак никогда не бывает пьяным, – сказал Нысым, заглатывая очередной стаканчик красного. – Так уж и не бывает, да ты сам сейчас отрубишься, а для нас это позор – валяться на улице под забором». Но добавляют стаканчик за стаканчиком четыре соседа, потом идут, повторяя: «Крымчак никогда не бывает пьяным. – Вот поэтому и не бывает, что жена находит и ведет домой». Крымчак любит пофилософствовать: «Куда мы идем, где наше место в истории и кто мы такие? Мы и по-русски, и по-татарски, и по-крымчакски, а кто мы такие, куда мы идем?..» Тем временем:
«Я вижу, что мы уже выходим из нашего города… – И что, идем в другой? – Дурак, мы зайдем в наш с другой стороны. Земля, говорят, еще пока круглая.
Однако, попали в канаву. А в это время четыре жены искали своих пропавших мужей…
– Ну вот, я же сказал, что моя меня найдет и не даст повода говорить, что крымчак валяется под забором, – сказал Ныcым.
– Нет, моя нашла, – начал было ныть Бохорчик.
В три часа ночи они медленно подошли к домам соседей и услышали сдержанный плач из одного и сдержанные радостные всхлипы из другого.
– Что случилось? – громко спросил Ныcым.
– Старый Мангупли помер, – послышалось в наступившей тишине.
– У Ломброзо девочка родилась, – откликнулись тут же.
…Они сели в саду за деревянным столом и откупорили бутылку виноградной водки. И выпили за упокой и за здоровье» («Белый ослик и луна»). Такой вот сбалансированный и уютный мир доброго старого времени.
Как слышим, национальная часть обострена у малого народа:
«А я плохо делать ничего не умею, особенно кубэтэ, мы же крымчаки… – говорит мама, изготовляя национальное блюдо на угощение. А само приготовление блюда рассказано увлекательно – как и рецепт, и сюжет, и предание:
– Почему не завершила второй кружок? – требовательно спрашивал я.
– Это, парень, узор на кубэтэ, незавершенная линия показывает путь наверх, к Богу Тенгри, прошение к нему, что бы все было у нас хорошо. Это – линия в космос, к звездам, понял?.. Мы не знаем, откуда пришли и куда уйдем, тоже не знаем, поэтому и обращаемся к небу… Кубэтэ мы любим не потому, что это просто пирог с мясом, а потому, что вокруг него мы соединяемся, думаем об одном и том же, переживаем» («Разорванный круг»).
Глазами мальчика также рассказ о свадьбе, где «мама спросила папу:
– А кто же все-таки заказал вчера такой грандиозный салют в честь молодых?
– Кто заказал, – ответил отец, – ты разве ничего не знаешь? Вчера вышло постановление Правительства СССР о присоединении Крыма к Украине. Поэтому и салют был…
На следующий день я увидел, что Марк и Куюна с утра пораньше куда-то ушли надолго.
– Ой, сынок, да они пошли на кладбище договариваться, чтобы им оставили места рядом. – Я был потрясен.
– Это что же такое, только поженились и сразу умирать?
– Да это обычай такой у нас, крымчаков, глупенький, говорящий о том, что муж и жена теперь до гроба вместе» («Свадьба»).
Так и обычаи, и история переплетаются в повествовании автора о своем народе. Тут не случайно упомянут Тенгри – Бог тюрок, по вершине Хан Тенгой («Тянь» – небо и для китайцев). Он и у нас в Средней Азии для казахов, киргизов. А в крымчаках – как переплет этносов, так и вер-религий. Приняли иудаизм, как и хазары (не будучи евреями по этносу), а в быту – и тюркское, и татарское, и средиземноморское – вон имена: Ломброзо, Анджело – итальянские, испанские… И такой тигель кровей, что и породил уникальную красоту в «породе» крымчаков. (Смотри фотографии). Вон в рассказе «Запах чабреца и моря» – женщина, личность: «Часто я вздрагиваю в толпе, вдруг видя ее лицо, Авва?.. Нет, не она. Похожа, но лицо слишком обыденное. В ее лице было что-то неправильное…» – и это как раз создает «лица необщее выраженье» той, уникальной, кого – любить! И точное слово найдено писателем: «лицо не серийное», так сказать, «штучное», как создает художник-ремесленник, а не конвейер, как ныне сексапильных красоток. «Их семья была из древнего испанского рода, из Галисии. Вероятно, бежав от инквизиции четыре столетия назад, они оказались в Крыму».
Так что Карасубазар, главный регион обитания крымчаков, – еще и ковчег этносов, где «всякой твари по паре» собралось за историю. Да и идей, образов и ассоциаций в сознании писателя. «Карасу» ведь по-тюркски – «черная вода, река». А с чем ассоциируется это название у русского чело века, поэта? Да, угадали: та Черная речка, на которой состоялась дуэль Пушкина. И автор не преминул развить эту ассоциацию в новелле о посещении Пушкиным Тавриды с Раевским, где тот слушал от ашуга сюжет: «Султан… с ними Черномор… мимо острова… – Пушкин слушал, а потом сказал:
– Все, Аджи… А как речка называется?
– Карасу, Черная речка. – Я видел, как Александр Пушкин пошел на мост, встал, опершись на деревянные перила, и уставился вниз на воду Карасу… И думал, думал… Вероятно, о петербургской Черной речке. Мистика и здесь, и там».
Это из стилизации автора под «джонку» – рукописный жанр семейно-домашних записей крымчаков: «Из джонки карасубазарского толмача, лето 1825: Я, Аджи Измерли, сын Яшаха Измерли, писал…»
Вообще Карасубазар и община вокруг него – это в исполнении писателя особая планета, анклав, как у Фолкнера округ «Йокнапатофа», со своим рельефом, людом, характерами. Или «Миргород» Гоголя – тоже целое население персонажей… Даже герб им придан особый: запечатлевает некий набор национальных символов, – и автор приводит его в иллюстрациях к книге. «Герб Карасубазара, проект 28.08.1875. В золотом щите положен зеленый пояс, обремененный тремя серебряными лунами, сопровождаемыми вверху и внизу черными крымчакскими шапками. В вольной части – герб Таврической губернии». Вдумаемся. Зеленый – цвет Ислама, а серебряные полумесяцы (не «луны» шары) – тоже символика этого ареала. Золотой – цвет Солнца и звезды иудаизма. На гербе Таврической губернии символы России: двуглавый орел и крест. Шапки же крымчакские – меховые со скошенным залихватски верхом – это как у казаков, кочевников, тюрок… Так что вот в каком переплете составляющих элементов обитали крымчаки. Это и в психологии, в характерах отложилось, и в ментальности, что чутко воспроизводит писатель. В стиле его рассказов-новелл слышатся «фацетии» итальянского чинквенченто, а юмор – то ли с чертами еврейской «хохмы» (а «хохма» – мудрость на иврите), то ли в жанре турецких анекдотов о хитрецах «бекташи», или о Ходже Насреддине.
