Никто и ничто не может быть забыто. Под таким девизом проходило широкое международное движение против применения в ФРГ сроков давности по делам нацистских и военных преступников. Этим девизом руководствуются антифашистские силы моей страны в борьбе против неофашизма и реакции, за демократические права, мир и социальный прогресс.
КУРТ БАХМАН
Этой книге я должна предпослать несколько замечаний.
В мае 1944 года, когда можно было наконец с уверенностью предсказать окончание длившегося двенадцать лет страшного периода организованного нацистами массового истребления народов и развязанной ими войны, я поняла, что сразу же вслед за этим должны громко прозвучать голоса живых свидетелей, достоверно и убедительно рассказывающих обо всем, что происходило. Голоса тех, кто вышел живым из тюрем и концентрационных лагерей, кому можно было верить. Людей, связанных общими идеалами и доказавших, что и безоружными — их оружием были только глубокое возмущение и сжатые в гневе кулаки — они все же могли наносить ответные удары невероятно могущественной власти бесправия и чудовищного насилия. И что еще важно: среди них было много мужественных женщин.
Я ощущала, насколько необходимо, чтобы все оставшиеся в живых антифашисты, в той мере, в какой им позволяли силы, повсеместно рассказывали все, что им известно о совершенных нацистами массовых преступлениях. Не становясь при этом в ложную позу героя, а просто свидетельствуя обо всем, что происходило в действительности, и подкрепляя свои рассказы бесспорными доказательствами. Необходимость делать это существует и поныне.
Через два дня после вступления американских войск в Гармиш я вручила мои записки офицеру американской армии доктору Бургу, который внушал мне доверие. Через несколько недель он дал о себе знать, а в начале 1947 года книга была опубликована в «Nest-Verlag» в Нюрнберге в качестве одного из первых документов движения Сопротивления. Книга быстро разошлась.
В 1948 году ее опубликовали Виктор Голланц в Лондоне и «Mitteldeutsche Verlag» в Галле, а в 1950 году — в Берлине — Потсдаме издательство Объединения лиц, преследовавшихся при нацизме. В настоящее издание, выходящее через тридцать лет после первой публикации книги, внесены несущественные изменения и исправлены некоторые неточности.
Я просила бы принять во внимание, что, действуя под влиянием чисто эмоционального порыва, я за несколько ночей описала все случившееся со мной, не имея опыта литературной работы и каждую минуту ожидая нового ареста. Рукопись создавалась тайком. Одно дело, когда работаешь у себя дома, в нормальных условиях, возможно имея под рукой пишущую машинку и сделанные ранее записи, и совсем другое, когда вынужден полагаться только на собственную память. Дневников в тюрьмах гестапо узники не вели, у них не было ни карандаша, ни клочка бумаги. Каждый побывавший там это знает. Нелегальные передачи из тюрьмы возможны были лишь при особо благоприятных условиях, что случалось крайне редко.
Картины этого прошлого бесконечно мучительны и сейчас. Того, что было, нельзя ни забыть, ни простить. Для женщины из рабочего класса они неотъемлемая часть ее жизни, отданной борьбе с теми, кто вел Германию к гибели.
Я была поражена впечатлением, какое произвела моя книга на читателей. От них пришло много писем с одобрительными отзывами. Молодежные организации, а также проходивший в 1948 году во Франкфурте-на-Майне съезд писателей пригласили меня прочесть ряд докладов. Много положительных рецензий было опубликовано в печати.
Одно американское издательство предложило объявить мою книгу бестселлером при условии, если я соглашусь на то, чтобы в тексте помещенной на суперобложке книги издательской рекламы было указано, что мне и моему мужу следовало бы проявить «больше благоразумия» при выборе своей партийной принадлежности. Представителю этого издательства я указала на дверь.
Что сказать сегодня, тридцать лет спустя? Надо неустанно, все вновь и вновь бороться с предрассудками людей, с вновь надвигающейся массированной, жестокой и в то же время искусно организуемой нетерпимостью, с угрожающей опасностью справа.
ЛИНА ХААГ
Мюнхен, лето 1977
Гармиш, в мае 1944 года, отель «Риссерзее»
Здесь я совсем недавно, в военном госпитале, работаю инструктором по лечебной гимнастике. Да будет тебе известно, что отель превращен теперь в госпиталь. Нашу берлинскую квартиру разбомбили, иначе меня бы сюда не перевели. Кетле я устроила у родителей. О тебе я все еще ничего не знаю.
Пишу тебе письмо — не помню уже, какое по счету. Я все же пишу, даже если это бессмысленно, мне тогда чуточку легче. Днем еще кое-как терпимо, отвлекает работа. Тяжки вечера.
Разве не был всегда Гармиш нашей мечтой? Разве не в Гармиш мы должны были отправиться в свадебное путешествие семнадцать лет назад? Ты следуешь раз и навсегда избранным путем. Странные пути. Что можно о них сказать. Почему именно нам приходится так тяжело? Видишь, какие вопросы приходят в голову, когда наступает ночь, бесконечная бессонная ночь. Над белой вершиной горы я вижу первую звезду. В долине шумят горные ручьи. Гармиш в мае. Это прекрасно, говорят наши солдаты, когда попадают сюда. Да, это прекрасно.
Сегодня опять отправили на фронт тридцать человек. Их не вылечили, тем не менее они признаны годными к строевой службе. За это капитан медицинской службы, хорошо знающий свое дело, сможет еще некоторое время здесь продержаться. Он прямо-таки чудодей, исцеляющий больного возложением рук, как в Ветхом завете, а может быть, в Новом: и говорю тебе, сын мой, встань и иди! Я принесла ему рентгеновские снимки тех, кого сегодня выписали. Приказ выполнен без лишних слов. И снимки были достаточно четкими. Но это не помогло. Приказ о выписке оставлен в силе. Вся команда отбыла. Фронту нужны герои. Ничего нельзя было поделать. Напротив. Возможно, его несколько смутил мой взгляд, иначе он бы меня наверняка отчитал. Все ограничилось обычной ссылкой на конечную победу рейха. О том, что в мае сорок четвертого здесь намного лучше, чем в полевом госпитале у Тарнополя, он не упомянул. Вместо этого он сказал: «Для достижения конечной победы можно пойти на любые жертвы!» Я швырнула в угол рентгеновские снимки и поднялась в свою мансарду. Я должна об этом написать, иначе лопну от злости. Или не смогу сдержаться и хоть раз скажу все, что об этом думаю. Вот до чего дошла. До точки.
Слишком много переживаний за последние годы. Пребывание в одиночке совсем меня изнурило. Я это чувствую. С каждым днем худею. Остальное делает страх. Уже несколько месяцев от тебя ни строчки. Расспрашиваю прибывших с восточного фронта раненых. Может быть, кто-нибудь знает что-либо о твоей части. Нет, они ничего не знают. Они знают только, что все идет кувырком.
