Царское правительство издавна превратило Сибирь в тюрьму для своих политических противников. Лучших русских людей вели по сибирским дорогам под конвоем солдат или увозили к местам поселения в казенных телегах с фельдъегерем и жандармами. В Илимском остроге провел годы изгнания Радищев.
После долгих лет ссылки рассеялись по сибирским городам и местечкам декабристы, позже — петрашевцы.
Ссыльные революционеры, — «политические», как называли их сибиряки, — составили то основное ядро, вокруг которого росла передовая русская культура в Сибири. Под прямым воздействием политических сложилась местная сибирская интеллигенция. Ее мировоззрение формировали передовые научные и общественные идеи Ломоносова, Радищева, Герцена, Белинского, Добролюбова, Чернышевского.
В семье Суриковых о декабристах говорили с уважением, и дядя художника Иван гордился знакомством с офицером-декабристом, который на Кавказе подарил ему шашку.
Имена декабристов и петрашевцев были известны Васе Сурикову еще в детстве. Однажды, гуляя по улицам родного города, он встретился с Буташевичем-Петрашевским: «Полный, в цилиндре шел. Борода с проседью. Глаза выпуклые — огненные… Я спросил: «кто это?» — «Политический…» — вспоминал Суриков.
Мать Сурикова Прасковья Федоровна рассказывала детям — дочери Кате, старшему сыну Васе и младшему Саше — о том, какое впечатление произвели на нее декабристы Бобрищев-Пушкин и Давыдов, виденные ею в церкви: «Они впереди всех… стояли. Шинели с одного плеча спущены. И никогда не крестились. А во время ектеньи[5], когда Николая I поминали, демонстративно уходили из церкви…»
В девяностых годах прошлого столетия, в один из своих приездов в Красноярск, Суриков изобразил акварелью анфиладу комнат в доме своих родных. В одной из комнат, в ярком утреннем освещении, за столом у самовара сидит мать художника Прасковья Федоровна — в черном платье, с черной наколкой на голове.
Воспоминания о детских годах были всегда слиты у Сурикова с воспоминаниями о матери; ее образ возникал перед ним каждый раз, как он возвращался мыслью к прошлому.
По рассказам сына, Прасковья Федоровна рисуется нам женщиной умной и смелой, умевшей проявить мужество и выдержку в часы испытаний. А их было немало на ее пути и на пути любимого ее сына Васи. Сибирская жизнь таила в себе многие опасности. Они подстерегали сибиряка всюду: и на глухих таежных дорогах и в собственном дворе за тесовым или бревенчатым заплотом. От лихих людей порой не укрывали даже прочные затворы и крепкие ставни. «Беглые, жуткими тенями скользящие по задворкам в ночной тишине, разбои, грабежи, поджоги, пожары, уничтожавшие целые села», были здесь явлением обычным.
Много поэзии вносила Прасковья Федоровна в суровую суриковскую семью. Она была большой рукодельницей: искусно вышивала гладью по собственным рисункам, вышивала целые картины гарусом и бисером, плела кружева. О любви своей матери к русскому народному искусству, о безупречном ее вкусе Суриков с гордостью рассказывал друзьям.
Став знаменитым художником, он не раз советовался с ней о колорите картин, над которыми работал.
«Мать моя удивительная была, — говорил Суриков критику М. Волошину, — у нее художественность в определениях была; посмотрит на человека и одним словом определит».
Существует портрет Прасковьи Федоровны, написанный ее сыном. Он принадлежит к числу лучших произведений Сурикова.
С холста смотрит на нас простая русская женщина, и, вглядываясь в ее черты, мы видим Прасковью Федоровну такой, какой видел ее сын. В ее облике много общего с женщинами древней Руси, образы которых с такой любовью писал Суриков.
* * *
В 1854 году Ивана Васильевича Сурикова перевели на службу в деревню Сухой Бузим. Она находилась в шестидесяти верстах от Красноярска.
В восприятии пятилетнего Васи это был совсем новый, незнакомый мир. Село лежало вдали от больших дорог. Сразу за избами, огороженными, как во всех сибирских деревнях, высокими заплотами, начиналась глушь, мелколесье, поля и поскотины[6], куда крестьяне выгоняли пасти скот.
Ранняя зима обступала Сухой Бузим сугробами, по неделям мела метель, сквозь заиндевевшие слюдяные окошки была видна одна и та же картина: крыши и завозни, деревянные заплоты, покрытые снегом поля. Весной дороги расползались от грязи.
В Бузиме живому мальчику вольно жилось. «Целыми днями пропадал я, — вспоминал Суриков, — с ватагою сверстников, то в поемных лугах, где паслись казачьи табуны, то в тайге в поисках ягод и грибов».
Воспитывали Васю родители по-казацки — сурово и просто.
Семи лет он научился ездить верхом. У отца были две лошади— Соловый и Рыжий.
Вася участвовал в скачках и конных состязаниях, затеваемых деревенскими ребятишками; случалось, падал со скачущей лошади. А однажды вместе с конем упал зимой в воду (на реке была наледь).
Как многие сибирские ребята, Вася рано научился стрелять из ружья и в ту пору, когда еще с трудом мог нести тяжелое охотничье снаряжение, уже стал ходить с отцом на охоту.
Но вот настала для Васи пора расстаться с деревенскими ребятишками, с Соловым и Рыжим, с отцовским кремневым ружьем.
Школы в Сухом Бузиме не было, и родители решили отправить сына учиться в Красноярск.
Суриков поселился на квартире у своей крестной матери, Ольги Матвеевны Дурандиной, в деревянном двухэтажном доме на Больше-Качинекой улице. Этот дом был позднее зарисован Суриковым в наброске «Красноярская улица».
Задиристые «старички», ученики приходского училища, встретили новичка не особенно приветливо. Они были очень недовольны, что его, неопытного малыша, приняли сразу в старшее отделение. Но в старшем отделении Василий Суриков просидел недолго. Подготовлен он был плохо, и учителя перевели его в младшее отделение, к великому удовольствию «старичков».
Мальчик, обиженный тем, что его пересадили в младший класс, затосковал и решил бежать в Бузим. Дорога хотя и дальняя, но беглец помнил ее, расстояние его не пугало. Вот кладбище, березки, церковь, а вот и кончился город, начались луга и поля.
Было в этом побеге чуточку наивной книжной романтики. Пройдя несколько километров, Вася лег на дорогу, приложил ухо к земле и прислушался — нет ли погони, «как в Юрии Милославском», о похождениях которого читал ему в раннем детстве дядя Марк Васильевич.
Погони не оказалось. Но зато впереди, на дороге, беглеца ожидал сюрприз. Сначала он увидел вдали клубы пыли, потом узнал своих лошадей — Солового и Рыжего, а затем разглядел и мать… Он поспешно свернул с дороги в поле.
