Конечно, отец не мог много заниматься моим воспитанием, он был вечно загружен делами, да и образование у него — всего три класса церковно-приходской школы. Но благодаря упорному труду вырос в крупного руководителя — в тридцатые годы он стал директором треста совхозов Сталинградской области. Все знания, что отец приобрел, — а знал он много — это результат самообразования. Сколько он прочитал! Спешил наверстать все, что не успел в годы мировой, а потом гражданской войн. Учился с огромнейшим напряжением, и мы, дети, это видели.
У него не было сомнений в избранном пути. Его окружали верные товарищи, люди, прошедшие с ним гражданскую войну. Если отца переводили в другой город, с ним, как правило, ехали и его бывшие однополчане.
В детстве мы с жадным восторгом заслушивались рассказами о Чапаеве и Котовском. Помню, собирались дома, садились в кружок, зажигали камин — тогда во многих старинных домах были камины, — и начинались рассказы. О чем? Конечно, прежде всего о гражданской войне, воспоминания о которой были еще свежи в памяти у всех взрослых. Говорили и о смысле жизни. Эти рассказы запомнились. А главное, я видел тех людей, которые, не жалея себя, строили новый мир, первое в мире социалистическое государство.
Моя родословная не отличается от родословных моих сверстников. Родители — бывшие батраки. Мать, Анна Ивановна, — неграмотная женщина из Саратовской губернии, с хутора Солянки. В молодости 6 она красивой, веселой и общительной. Душен щедрость, любовь к людям она сохранила до кой старости. Отец, Пахом Федотович, — уроженец хутора Кочетки. Они были соседи, почти одногодки — родились оба в конце прошлого века.
Только успели справить свадьбу — отца забрали на германскую войну. Началась его военная жизнь в 1916 году, а закончилась в 1921-м. Отец дрался с белоказаками на Урале, а мать ездила за ним в обозе. Белые преследовали семьи командиров, а отец был командиром полка, некоторое время воевал в Чапаевской дивизии…
Мать много нам рассказывала о Чапаеве. Умерла, и эти ее рассказы ушли с ней, а мы в суете не записали…
А жаль! Ведь мать видела в Чапаеве чисто по-женски какие-то особые черты его характера и привычки, которых боевые друзья могли и не заметить.
И все же мне запомнилось, что лошадь у Василия Ивановича была серая, в яблоках, а сам он внешне хотя и был худенький, но крепкий. Прирожденный кавалерист. В любую погоду, раздетый до пояса, выходил умываться на улицу, и Петька прямо из ведра поливал ему ледяную воду на голову и плечи.
И что интересно, хотя женщины и дети в обозе приносили ему немало хлопот, Чапаев все равно возил их с собой и часто заботливо спрашивал: «Как живете, голубушки?» — так он называл командирских жен.
Однажды отряд белоказаков наскочил неожиданно на станицу, где только что остановился Чапаев с бойцами и обозом. Он крикнул напуганным женщинам: «Ничего, голубушки, не волнуйтесь, сидите дома. Мы с ними быстро покончим!» И, действительно, выкатили несколько орудий, пулеметов, и бой тут же и кончился.
Жили мы в небольшом двухэтажном домике на втором этаже. Было нелегко. Отец работал один, а семья была большая — мать, бабушка да четверо детей: сестры Зоя и Лида, я с братом Женькой. Мать ежедневно готовила обед на нас семерых и еще на на два-три человека дополнительно: каждый день к отцу приезжали рабочие совхозов, он принимал их у себя, за обедом. Садились за стол, ели, разговаривали. В этих беседах отец открывал для себя много полезного. Тут же решались текущие вопросы, а главное — поступала объективная информация с мест, из первых рук: ведь ехали к отцу люди, болеющие за дело, настоящие хлеборобы.
Помню, как однажды кто-то из гостей-рабочих стал за обедом отчитывать отца: «Пахом, запомни, ты здесь неправильно поступаешь». Общение с рабочими не было данью моде или игрой в демократию — оно было жизненной потребностью большевиков-руководителей тех лет, отражало их восприятие завоеванного в жестоких боях нового мира. Порой это доставляло немало дополнительных хлопот, но очень помогало в работе.
У отца — члена партии с 1917 года — были свои строгие нормы поведения: он не заискивал перед руководителями, с рабочими держался по-чапаевски. Помните? «Я пью чай — и ты садись пей, обедаю — садись кушай. Я командир тебе где? В строю. А здесь мы друзья-товарищи». Отец хорошо знал нужды, заботы и настроения рабочих, жил их жизнью, был всегда в гуще людей. Ходил в военной форме, как тогда было принято: подтянутый, с командирской выправкой, он и по природе своей был солдат. Никогда не пил, был строг и требователен и к себе и к другим, не терпел чинопочитания.
Как-то раз летом отцовский шофер купил в магазине и привез нам домой ведро вишни. Вишня была хорошая, а главное, дешевая. Шофер знал, что нам нелегко жилось на одну отцовскую зарплату. Но отец сказал: «Вишню возьми себе, раз. купил, а мои купят сами на базаре или постоят в очереди в магазине, как все». Больше «услуг начальству» не было.
Для нас, детей, отец был легендарным человеком, героем гражданской войны, на его рассказах о том времени мы воспитывались.
Вот один случай из жизни отца. Было это в 1919 году. Отца направили на Дон. Дали ему под команду полк. Настал момент, когда наши и белые стали друг против друга, обескровленные. в боях: ни те ни другие не могли наступать. Залегли в окопах и отлеживались: воевать не было сил, выдохлись люди, даже почти не стреляли. И вот однажды на утренней зорьке с вражеской стороны раздался голос, усиленный рупором: белый полковник вызывал красного командира на личный поединок, оскорбляя по-всякому: «Лапоть! Деревня! Я тебе покажу «вся власть народу…»
Отец, конечно, не отвечал. Но на следующий день опять повторилось то же самое. И на третий, и на четвертый. Отец поехал в реввоенсовет: «Что делать? Как быть? Разрешите, просит, выйти на поединок!»
Задумались в реввоенсовете. С одной стороны, негоже красному командиру поддаваться на провокацию, с другой — нельзя и не ответить, ведь свои бойцы каждый день слышат брань и насмешки, думают: неужели наш испугается? Я представляю, как горячо убеждал отец свое армейское начальство, как просил он позволить ему сразиться с белым офицером. Отец все взвесил. Был он молод, силен, прекрасно владел оружием. Вся жизнь — на конях: пас их, потом служил в кавалерии и даже одно время, около года, в специальной школе учил царских офицеров джигитовке. Мог на полном скаку пролезть под брюхом коня. «Уверен, — говорит, — выиграю этот поединок. Не имею права не выиграть». И в реввоенсовете нашелся человек, который дал «добро».
Наши тоже соорудили рупор, и на следующее утро в ответ на обычную брань белые вдруг услышали короткое: «Вызов принимаем».
