Командир отряда требовал, чтобы все наблюдали за полетами товарищей, анализировали их ошибки. Но сегодня, в субботнее утро, все было необычно, и мы никак не могли сосредоточиться, Видимо, потому, что мы заканчивали военную школу и впереди столько нового, волнующего. Как тут не размечтаться…
Утром 22 июня, как всегда, мы строем пришли в столовую и заняли свои места. Голубоглазая официантка Нина подала завтрак. За столом сидела наша компания. Лева Слободин, Анатолий Тябут, Эдуард Торский, Виталий Рысев, Евгений Игнатов.
Запыхавшись, в столовую вбежал старшина эскадрильи.
— Всем в казарму! Фашистская Германия напала на нашу страну! Война!
— Война?!
В столовой на минуту стало тихо.
Война! Ход мыслей застопорился. На языке навязла какая-то тарабарщина «сто компотов», «сто компотов»… Откуда-то издалека, словно из-под земли, прозвучал неузнаваемо глухой голос старшины отряда Фиолетова:
— Встать, бегом в казарму!
«Война! Война!» — в такт шагам отдавалось в ушах…
Неужели все же война?
Экзамены закончились через неделю. Без торжественных церемоний был объявлен приказ об окончании школы. Всем нам присвоили сержантские звания.
Человек тридцать выпускников, среди которых были Фиолетов, Игнатов, Слободин, Емельянов и я, назначались летчиками-инструкторами в Чебоксарскую школу пилотов.
Вот и первая военная дорога. Пока она ведет нас в тыл. У железнодорожных мостов выросли небольшие, еще не успевшие почернеть деревянные навесы, а под ними — красноармейцы. Когда мимо проносятся воинские эшелоны, бойцы подтягиваются, некоторые машут вслед. Из открытых дверей воинских теплушек в ответ несется: «Дан приказ ему на Запад…» Эшелоны торопятся на фронт.
Наконец Чебоксары — небольшой городок на берегу Волги.
На новом месте дел было много. Летали ежедневно с рассвета до темноты. Учили курсантов, доучивались сами. Напряженные полеты изматывали.
Налетаешься до «черного подворотничка», поболтаешься в воздухе часиков шесть — все больше круг да зона, — думаешь: «Ну все! Последняя посадка — и отдых», — а тут командир отряда показывает два пальца: «Сделай, друг, еще парочку полетиков!» И снова круг да зона. Взлет, первый разворот, второй, третий… расчет, посадка, и снова… до того, что самому впору «скозлить».
Но после рабочего дня казалось, что сделать можно было бы гораздо больше. Где-то в душе вертелась надоедливая мыслишка: как ты ни старайся, настоящая работа будет только на фронте, туда и надо стремиться. А оттуда приходили неутешительные вести. Наши войска, ведя кровопролитные бои, отступали. В руках врага Прибалтика, часть Белоруссии и Украины, ожесточенные бои на подступах к Ленинграду, враг рвется к Смоленску. Разбойничает фашистская авиация. На карте мы не успевали переставлять флажки, путая названия все новых и новых направлений. Война идет не на чужой, а на нашей родной земле, на той самой земле, ни пяди которой мы не собирались отдавать никому…
В вечерние сумерки с наших аэродромов поднимались тяжелые бомбардировщики для ударов по глубоким немецким тылам. Краснозвездные машины появились уже в небе над фашистской столицей, и тонные бомбы, привезенные с востока, ударив по вокзалам, взметнулись пожарами в ночной берлинской мгле…
Затаив дыхание, люди слушали сводки Совинформбюро…
Не на жизнь, а на смерть дрался народ на фронте, самоотверженно трудился в тылу. И всюду на переднем крае были коммунисты и комсомольцы. Геройски погиб экипаж бомбардировщика капитана Николая Гастелло, врезавшись в колонну немецких танков и бензозаправщиков. В ночь на 7 августа на подступах к Москве Виктор Талалихин сбил таранным ударом своей машины вражеский бомбардировщик. Тысячи коммунистов добровольно встали в ряды действующей армии.
По всему было заметно, как по зову партии поднимается на борьбу вся страна.
Наступила сырая осень. Деревья почернели. Казалось, будто непрекращающийся холодный дождь взял да и смыл их зеленый наряд. С утра на летное поле наплывали серые облака, начинал накрапывать дождь и, уже не переставая, свинцовой кисеей висел до глубокой ночи. Учебные полеты прекращались. Занятия с аэродрома переносились в классы. По десять — двенадцать часов в день изучали курсанты теорию полета, штурманское дело, материальную часть.
Неожиданно все изменилось. Пришел приказ: на базе школы создать 28-й запасной авиаполк, который должен формировать части легких ночных бомбардировщиков.
Быстро был укомплектован и улетел на фронт 702-й ночной ближнебомбардировочный полк.
Нас с Виктором Емельяновым зачислили в 710-й, который формировался около месяца.
На аэродроме, в казармах, на складах с утра и до поздней ночи суетились бойцы и командиры. Встречали пополнение, получали обмундирование. Часть самолетов для нашего полка перегнали из Горьковского аэроклуба. Это были старенькие У-2. С наступлением темноты начинались ночные полеты. Никто не имел еще опыта пилотирования ночью. И как во всяком новом деле, поначалу не все шло гладко.
Сержант Михаил Федоров во втором самостоятельном полете высоко выровнял машину, и с 4–5 метров самолет рухнул на землю. Сидевший в задней кабине Виктор Емельянов и сам Федоров попали в госпиталь. Емельянова довольно быстро поставили на ноги, и он успел с нами вылететь на фронт, а Федоров остался долечиваться.
28 ноября полк вылетел на фронт. В этот день я расстался со многими товарищами по школе. За первый день мы преодолели два отрезка пути: Чебоксары — Горький, Горький — Владимир.
На следующий день поднялись из Владимира. Термометр показывал минус три, облачность усилилась. Метеорологи предостерегали: возможно обледенение. Но командир полка капитан Куликов, бывший работник одного из аэроклубов, подумав, сухо ответил: «Мне приказано быть в Ахтырке». Мы вылетели. Вскоре командир эскадрильи старший лейтенант Беличенко, летевший ведущим, неожиданно сделал резкий отворот со снижением и пошел на посадку. Старшина Покидышев, командир 1-го звена, вышел вперед, принял на себя командование эскадрильей и повел ее дальше.
Пролетев четверть пути, я стал замечать, что с самолетом начинает твориться что-то неладное. Он отяжелел, плохо слушался. Над полями машины начинали вдруг снижаться и словно по команде переходили на бреющий, а при подлете к лесу, медленно набирали высоту.
В чем дело? Я снял крагу и потянулся рукой к стойке центроплана. Под пальцами чувствовался холодок льда. «Обледенение!»
По рассказам бывалых авиаторов я знал об обледенении и слышал, что от него погиб не один замечательный летчик. А вот теперь пришлось самому столкнуться с этим явлением.
