Ознакомительная версия.
Когда Дони и Курти отправились к Сливену, мы немного поспали. Только рассвело, подымаемся на пригорок и смотрим: поле покрыто собранной пшеницей! Колосья скошены. Покрыто все поле снопами, но пустое, никаких людей нет. То тут, то там человек спешит к каким-нибудь зарослям или холму, и только они видят тебя издалека и, не зная, кто ты, хотят скрыться. Мой взгляд был прикован к линии железной дороги, я пытался увидеть, когда появится от Тырново Сеймена[247] паровоз и не возникнут ли турецкие войска. В какой-то момент появились два-три человека, которые что-то катили перед собою[248] и, не останавливаясь, взглянули на Нову Загору и отправились к Ямболу[249]. Я понял, что по прибытии в Ямболу надо телеграфировать оттуда, что нигде в этих местах нет русских войск. Тогда сказал Петру Николову Делиминкову, шурину Курти, куда ему отправиться ночью:
– Петр, садись на коня, через Ченакчий и Елхово езжай по Средна горе и посмотри, что в Старой Загоре.
Петр отправился к Ченакчию, я же тронулся по дорожкам к Кортену, а оттуда – к Лыджите. Прибыв в Тунджу, мы увидели, как два турка брели к дороге из кустов. Мы окликнули их, но они убежали. Пока мы добрались в Оризаре, стемнело. Так прошел тот день – 20 июля 1877 г.
Вечером я решил, что мы пойдем в турецкое село Джумали взять хлеб и овес для лошадей. Ночь была темной. Пришли к нам десять турок из более богатых и предложили мне поужинать у какого-то Хаджи Ибрахима. Меня объял страх, не нападут ли внезапно ночью турки, потому что знал, что были известия обо всем, что происходило, а нас – лишь 20 человек. А откуда мне знать, не придет ли какая-нибудь турецкая чета от Чамдере или Бинкосбоаза? Потому я выдумал одну ложь: сказал туркам, что в эту ночь мы ждем, когда прибудет конница из Елены, и пусть они следят, чтобы был овес и хлеб…
Хаджи Ибрахим ухватился за ту мысль, чтобы я стал его гостем в этот вечер, да и мне хотелось того. Но, черт подери, было страшно, что на нас нападут. Я позвал дежурного и сказал ему хорошенько стеречь: пусть четыре всадника объезжают село, остальные идут на гумно, одни спят, другие – караулят. Турок Хаджи Ибрахимов нанес разных наскоро приготовленных яств: баницу[250], яйца, цыплят, молоко и халву. Мы сели ужинать с ним, потому что, по турецкому обычаю, когда в доме присутствует мюсафирин[251], гость, хозяин ест с ним.
Как только перекусили, принесли воду, мы помыли руки с помощью двух турчанок, прислуживавших нам. Тотчас был готов крепкий кофе, и начался разговор о войне: как идет, что еще свершится. Турки боялись грабежей, чтобы не разграбили их имущество и не порушили честь их жен. Я уверял, что никто ничего подобного им не сделает, если они будут сидеть смирно, не нападать на болгар и не грабить их. А что со стороны русских войск – нечего бояться, поскольку от русского царя есть приказ никакому мирному селянину или гражданину никто не смеет сделать подлость. Иначе русское правительство накажет всякого, кто нарушит изданный царский приказ.
Турки меня слушали, но боялись, а хаджи сказал, что у него было триста коней, которых он отвел в Балканские горы – чтобы их не было в селе, пока не перестанет быть жарко. Я заставил турка тотчас отправить кого-нибудь из них сказать агам в Сливене[252], чтобы они были внимательны, дабы разбитые турки не делали зла болгарам – потом из-за плохих турок могут и добрые пострадать. Хаджи Ибрахим сейчас же захотел отправить одного турка к Сливену и попросил меня, чтобы его сопроводил кто-то из моих парней – дабы его не задержал караул. Хаджи обещал, что посланник на рассвете будет в городе, а в полдень вернется, настолько он был хорош в верховой езде.
– Я не верю, – ответил я хаджи.
– Если пробудешь тут и завтра, то увидишь! – сказал он.
Была середина ночи. Хозяин дома пошел спать, лег и я. Но мог ли я уснуть, думая, что посланный турок может вместо поездки в Сливен привести какую-нибудь чету черкесов или башибузуков. Если же после ужина я захочу пойти спать где-то в поле, турки наверняка поймут, что я это делаю из страха. Что не смеем остаться в селе, хотя в нем есть и десять болгарских домов. Но какую помощь можно ждать от десяти болгарских домов, когда есть двести турецких и извне могут прийти и другие турки?
Как бы то ни было, с разными мыслями в голове я провел ночь до зари. Когда рассвело, я распорядился ребятам, чтобы они готовились к отъезду. Надо было ехать к Твырдице, но я нарочно поехал на восток, к селу Терзбоазу. Турки нам посоветовали не ездить к Бинксбоазу, потому что там были башибузуки, назначенные в караул, да и башибузуцкие самовольные четы прошли через ущелье к турецким войскам на Демир капии. На это я им ответил, что мы не пойдем до ущелья, а лишь осмотрим, удобны ли дороги для прохода пушек.
Я отправился в Терзбоаз. Только приблизившись к селу, остановился на небольшом пригорке слева от дороги под Балканскими горами и увидел оттуда, что по всему руслу Бинкосбоаза до Тунджи ничего нигде не показывалось. Лишь некоторые люди проходили к ущелью по краю полей Балканских гор. А по направлению к Тундже, казалось, все вымерло. Вернулся около полудня обратно же назад к Джумали, прошел через село и вышел над ним. Был сильный солнцепек, – над селом была водяная мельница с хорошей тенью, где я и лег поспать. Турки принесли сено для коней, а их сено было как шелк. Эх, сказал себе, пусть кони поедят, поскольку по холодку отправимся к Твырдице. Только я заснул, не прошло и часа, вот бегут три-четыре турка, запыхались:
– Бегите, – говорят, – Хаджи Ибрахима убьют!
Спросил их, кто хочет убить Хаджи и почему, а они ответили, что от него хотят денег. Я вскочил на коня, крикнул ребятам следовать за мной и пустился прямо к дому Хаджи Ибрахима. Прибыв туда, вижу, что перед воротами два всадника – один казак и один болгарин из Тырново по имени Панайот Рашев. Панайот Рашев с винтовкой, казак – со своим оружием и копьем. Они все приставали к Хаджи Ибрахиму из-за денег, а он все отвечал: нет и нет. Рашев вскинул винтовку:
– Деньги! Или сейчас тебя убью!
Хаджи сказал тогда им ждать, чтобы его не убили, сорвал с шеи жены монисто из старинных монет и дал его Панайоту Рашеву. В этот момент я прибыл. Тут Панайот, увидев, что мы идем, бросил деньги на землю, турок тут же их взял. Я крикнул Рашеву:
– Что ты хочешь от этого турка?
А Панайот мне ответил:
– Хлеба хочу! – и показал мне связанный платок с хлебом. Турок мне объяснил, что тот вернул деньги, которые у него взял. Но я в злобе ударил Панайота хлыстом по голове, сколько мог хлестанул:
– Где ваш комендант, где ваш комендант? – кричал и бил.
– Вон там, – сказал казак, – там комендант, на дороге к селу Оризаре. А мы – пост арьергарда.
Взял их обоих и – на пост. Там один офицер с около 30 казаками остановился на дороге, идущей от Новой Загоры и от Сливена. Я, еще хлестая Панайота, заставил товарища его, казака, взять его винтовку. Только пришли к офицеру, говорю ему:
– Вот этот твой переводчик хотел денег от турка.
– Знайте, что это строго запрещено царем. Никто не смеет вершить безобразия над мирными жителями! – обратился офицер ко всем и отправил Рашева под арест. Оказалось, Рашев был со мной в Сербской войне в 1876 г.[253] и знал меня, но я его не знал. И пока я разговаривал с офицером, слышу, Рашев рассказывает казакам обо мне, что я – турецкий шпион. На это не обратил внимания и сразу же вернулся в село Джумали. Пока возвращался, солнце стало клониться. Оставалось три часа до заката, когда Петр Минков вернулся. Он еще в Елхово узнал, что русские войска не смогли удержаться в Старой Загоре и вернулись в Казанлык. А те из Новой Загоры, что отправились в Старую Загору, вернулись через Средну-Гору еще 21 июля и собираются у Хаинбоаза.
Не прошло и получаса после этой вести, как идет Хаджи Ибрахим с двумя турками и сообщают мне, что отправленный турок ходил в Сливен и сказал, что было ему поручено. В Сливене знали, что Старая Загора отбита у турок, и турки были очень веселы. Для меня это известие было поразительным, хотя мои уши привыкли еще с прошлого года слушать о многих неудачах и крахах. Я сказал туркам не смотреть на то, что турецкие войска победили в Старой Загоре. Может быть, и в другом месте победят, но пусть не обманываются в вере, что в конце концов победителями будут они.
– Вы, – сказал им, – аж до Дуная прогоните русских, они все равно вернутся в Константинополь. Не оставят вас. И хорошо запомните, что я вам сказал. Если сейчас совершите убийства и грабежи болгар, никто вас не убережет, когда мы вернемся, потому бегите, чтобы мы уже вас тут не встретили. Это скажите и Хаджи Фандыку в Сливене, чтобы тот сообщил агам, если не получится – Кушчиете Мустафе. Попросите его сказать тем, кто ходит убивать и грабить, что не оставим ни одного из них в живых. А кто сидит мирно, пусть никого не боится. Я своей жизнью вам гарантирую, если вы убережете болгар, то и вас уберегут!
Ознакомительная версия.
