имен. И, увы, самое неправильное. Можно даже сказать, что оно вообще не наше. Это — не что иное, как латинизированная (Rossia) или грецизированная (Ρωσία) форма имени «Русь». Она появилась в памятниках московской письменности не ранее XVI в., и прочно вошла в наш словарный обиход только после того, как Петр I в 1721 г. принял титул императора Всероссийского.
А вот два других названия — действительно коренные для нашей страны. Из них название Русь — древнейшее. Оно зафиксировано в первом международном документе русской истории — договоре 911 г. князя Олега с Византией. Другой термин — «Русская земля» — моложе всего на 30 лет: он встречается уже в следующем русско-византийском договоре 944 г., заключенном с русской стороны от имени «князя Игоря, и от всего княжения, и от всех людей Русской земли».
Обретение русскими князьями в первой половине Х в. международного признания сразу отразилось на содержании термина Русская земля. Теперь наряду с узким значением племенной области среднеднепровской руси она получила более широкое значение государственной территории. В последнем значении термин Русская земля охватывал всю державу русских князей, населенную славяно-финно-балтскими племенами.
В середине Х в. это широкое толкование использовалось главным образом на уровне межгосударственных отношений, обозначая суверенную территорию, на которую распространялась власть великого киевского князя. Для византийских дипломатов Русская земля в этом смысле была «Росией», «страной Росией» или, по терминологии Константина Багрянородного, «внешней Росией», в отличие от «внутренней Росии», Таврической Руси — поселений русов в Северном Причерноморье и на Таманском полуострове. (Подобно тому, как приазовская Черная Булгария называется в арабских источниках Внутренней Булгарией, в отличие от Внешней — Волжской Булгарии.) Схожее значение имеет Русь в сообщении Ибрагима ибн Якуба (около 966 г.): «С Мешко [страной князя Мешко — Польшей] соседствует на востоке Русь», в латиноязычном документе Dagome iudex (около 991 г.): «Область пруссов, как говорят, простирается вплоть до места, которое называется Руссией, а область руссов простирается вплоть до Кракова», в известии Кведлинбургских анналов о смерти святого Бруно в 1009 году от рук язычников «на пограничье Руссии и Литвы» и во многих других источниках того времени.
Но внутри страны под Русской землей все еще понимали собственно, Среднее Поднепровье с неширокой полосой по правому берегу Днепра на юг от Киева, протянувшейся почти до самого черноморского побережья (правый берег Днепра стал «русским», видимо, из-за того, что он выше левого и, следовательно, именно его, ради удобства и безопасности, русы выбирали для передвижений и стоянок). Эти древнейшие географические границы Русской земли в ее узком значении засвидетельствованы несколькими летописными статьями. Так, в 1193 г. в поход против половцев отправился сын киевского князя Рюрика Ростислав. Он перешел южную границу Киевского княжества — реку Рось — и углубился далеко в степь по правобережью Днепра. Все пройденное им степное пространство в летописи названо Русской землей.
В то же время ступить из Киевской земли чуть дальше на север, на территорию Припятского бассейна, уже означало выйти из пределов Руси. В том же 1193 г. один князь, встревоженный тем, что киевский князь Рюрик Ростиславич чересчур долго задержался в городе Овруче (на реке Уже, притоке Припяти), укорил его: «Зачем ты покинул свою землю? Ступай в Русь и стереги ее».
«Иде в Русь», — говорит Новгородская I летопись о новгородском архиепископе, когда тому случалось поехать в Киев.
Древнерусские люди зачастую вкладывали в понятие Русская земля, наряду с географическим и политическим, еще и этнографический смысл, подразумевая под ней саму русь — отряд дружинников под началом русского князя. Именно такое значение придал «Русской земле» князь Святослав, когда перед битвой с греками обратился к своим воинам со знаменитыми словами: «Да не посрамим земли Русской, но ляжем здесь костьми, ибо мертвые сраму не имут. Если же побежим — позор нам будет». Здесь Русская земля оказывается равнозначной «нам», то есть всему русскому войску, а отнюдь не территории Среднего Поднепровья, которую, кстати, и невозможно было посрамить, сражаясь с греками на Балканах.
Точно так же, согласно тонкому наблюдению В. О. Ключевского, певец «Слова о полку Игореве» замечает: «О Русская земля! уже за шеломянем еси» (О Русская земля — ты уже за холмом!) — и «это выражение значит, что Русская земля зашла уже за ряды степных окопов, которые простирались по южным границам княжеств Черниговского и Переяславского. Под Русской землею певец „Слова“ разумеет дружину, отправившуюся в поход на половцев с его героем, князем Игорем, следовательно, термин географический он понимал в смысле этнографическом» [6].
Система ориентации Средневековья строилась по принципу «от ближнего — к дальнему», «от своего — к чужому». На движение дружины Игоря к Дону автор «Слова» смотрел со стороны Руси, а не глазами самих русичей, углубившихся в степь. Поэтому и его горестное восклицание «О Русская земля! ты уже за холмом» относится к удаляющемуся русскому войску, а не к собственно русской территории, оставшейся за спиной у Игорева войска.
P. S.
Замену «войска» «землей» наблюдаем в летописной статье под 1152 года, но уже по отношению к половцам: там говорится, что войско Юрия Долгорукого сопровождали в походе половецкие орды — «половцы орьплюевы, токсобичи и вся Половецкая земля, что их ни есть между Волгою и Днепром».
Живописных изображений древнерусского пейзажа, увы, не существует, так что представить его наглядно довольно затруднительно. Во всяком случае, он сильно отличался от того образа России, к которому привыкло наше художественное воображение — равнины и косогоры, перемежаемые перелесками, или безбрежная ширь, окаймленная на горизонте синей полосой леса. Природное деление на лесную, лесостепную и степную полосы сохранялось и тогда, однако лес преобладал на большей части Среднерусской возвышенности. Византийский историк середины VI в. Иордан описывал пространство к востоку от Днестра, по Днепру и Дону, как «обширный край, покрытый лесами, опасный болотами». По сведениям Ибн Русте, «страна славян» представляла «равнинную и лесистую» местность, к которой нужно добираться «через источники вод и густые леса». Еще и в XVII в. Московия казалась западноевропейским путешественникам сплошным океаном леса, среди которого, на небольших прогалинах, были разбросаны острова и островки цивилизации — города, села, деревни. «Повесть временных лет» особо выделяет Оковский лес — один из крупнейших лесных массивов, где берут начало Волга, Днепр, Западная Двина. Невозможно установить точную границу леса и степи на древнерусском пространстве, однако даже во времена Нестора вокруг Киева высился «лес и бор велик». Вероятно, южная граница славянского расселения и определялась линией лесов, за которой начиналась враждебная степь.
Соседство леса и степи — эта антиномия восточноевропейского пространства — наложило глубокий
