и записались добровольцами. Их направили в 30-ю армию, которая затем была почти полностью разгромлена. Мама работала санитаркой, работала на совесть, невзирая на ужасные фронтовые условия. Она не боялась трудностей. В семейном архиве сохранилась благодарность санитарке Антонине Васильевой за честную работу.
И где ваших родителей свела судьба?
Наталия Ивановна: Из расформированной тридцатой мама попала в армию, которая входила в состав Калининского фронта. Ее прислали в штаб, и там она встретила моего отца. Эта встреча определила ее судьбу. Папа увидел маму, и в его душе что-то перевернулось. К этому времени его первый брак исчерпал себя. Он уходил на войну с тяжелым сердцем, безумно любя детей – дочь Майю, сына Гелия. А с мамой он обрел тихую и спокойную жизнь. Она всю себя посвятила ему.
Мама вспоминала, что, когда вошла в избу, в которой находился штаб Калининского фронта, она увидела изможденного, очень худого человека. Она поняла, что он нуждается в помощи, в заботе. В условиях войны, конечно, не могло быть каких-то свиданий и традиционных ухаживаний, но, несмотря на то что у отца было очень мало времени, вечерами они сидели и разговаривали. Мама рассказывала мне, что ей было ужасно его жалко: такая тяжелая работа, огромная ответственность, нагрузки и при этом не высыпается, – ведь они просиживали за этими разговорами по полночи. Она переезжала с отцом с одного фронта на другой, всегда была рядом. Отец в шутку называл ее своим ординарцем. На самом деле она была ему больше чем ординарец. Она была для него другом, которому он мог рассказать абсолютно все. Только с ней он мог поделиться своими сомнениями. Ведь отцу приходилось принимать очень ответственные решения, и иногда он не знал наверняка, чем это для него закончится. Она помогла ему выжить на войне. У отца была жестокая язва желудка, ему нужна была специальная пища. Мама и об этом заботилась. Мы потом над ней подшучивали: «Ты, наверное, и в окопы с термосом пробиралась?»
Когда на фронте мама пообещала стать папиной женой, он подхватил ее, обнял и сказал: «Обнимая тебя, я обнимаю весь мир!» Эти слова мама запомнила на всю жизнь. Точно так же, как запомнила и их первый совместный отдых после бесконечных фронтовых дорог. Это был 1946 год, отец был назначен в Австрию на пост главнокомандующего центральной группы войск. Там он в первый раз получил отпуск, и родители решили провести его в Карловых Варах, благо это недалеко от Вены. Они поехали на машине, папа был за рулем. Это был один из самых счастливых моментов в их совместной жизни. Она вспоминала, что всю дорогу от Вены до Праги отец пел ей песни. (Правда, со слухом у него было неважно, это я точно знаю.) Поженились они позднее. Кстати, одним из свидетелей их брака был Константин Симонов.
К тому времени, когда родилась я, семья уже вернулась в Москву – в 1946 году Георгий Константинович Жуков был снят с должности командующего Сухопутными войсками и на эту должность назначили отца. Затем Сталин отправил его, как и многих других, командовать округом, и мы уехали во Львов. В Москву мы вернулись, уже когда папа получил должность первого заместителя министра обороны, и поселились на улице Грановского, где жили многие наши знаменитые полководцы.
А что родители рассказывали о Победе?
Наталия Ивановна: Они были тогда в Праге. Мама почему-то никогда не рассказывала, что испытала, когда узнала о Победе. А папа говорил, что впервые за годы войны он услышал тишину и пение птиц. Все цвело, вокруг была сирень, которую папа обожал. И к нему вернулась способность чувствовать природу, которой в дни войны для него не существовало. Конечно, они выпили за победу, но для отца война еще не закончилась, потому что в Праге бои шли и после 9 Мая. Позднее я была с отцом на кладбище, в пригороде Праги, и меня потрясло, что на могильных камнях были выбиты даты гибели: 10 мая, 11 мая, 12 мая. Я сказала: «Пап, но война же закончилась!» – «Закончилась, но не везде».
Потом был Парад Победы. К Параду всем полководцам, которые должны были идти по Красной площади, сшили сапоги. Это были очень красивые сапоги из какой-то необыкновенной кожи, блестящие, узкие, к ним должны были быть прикреплены шпоры. Были такие и у отца. А мой брат Гелий решил поехать со своей будущей женой послушать пение соловьев в зарослях цветущей черемухи. Но у него не было подходящей обуви, и он взял эти самые сапоги. Понятно, что после прогулки по черемуховому лесу это уже была не та обувь, в которой можно было идти по Красной площади. Отец был в ярости, потому что перед самым Парадом ему пришлось шить вторую пару. А свидание было успешным, красавица не смогла устоять перед Гелием в парадных сапогах, и вскоре они поженились.
У ваших родителей была большая разница в возрасте – 25 лет. Это сказывалось на их отношениях?
Наталия Ивановна: Когда были опубликованы папины воспоминания о войне, он подарил маме книгу с посвящением и подписался: «преданный и любящий тебя Конев». «Преданный и любящий» – это та атмосфера в семье, которая меня сформировала. Папа был не резок, не авторитарен, он оберегал нас. В доме всегда была гармония. Когда папа что-нибудь рассказывал, мама была его самым внимательным и благодарным слушателем. Когда приезжали журналисты, она всегда сидела рядом с ним. Мама была ему необходима. Для него это был человек с любящими глазами. А он был для нее другом и абсолютно непререкаемым авторитетом. Она переживала, когда мы с отцом спорили. Я очень похожа на него, и во время дискуссий ни один из нас не хотел уступить другому. Когда мы начинали спорить, мама быстро выходила из комнаты. Я помню, как мы ссорились, когда была опубликована повесть Солженицына «Один день из жизни Ивана Денисовича». Это противостояние закончилось тем, что папа вышел из комнаты, хлопнув дверью так, что посыпалась штукатурка.
«Сохранились такие кадры: худой командир Красной армии Конев и писатели – Шолохов, Фадеев, Петров»
Маме хотелось, чтобы я была мягче, чтобы я ему уступала. Она оберегала его покой. Но я была дочерью своего отца и до последнего отстаивала свою точку зрения.
У мамы была очень спокойная красота. Она была тихой, доброй женщиной, которая никогда не стремилась затмить своего мужа. Это была ее позиция. Ей, наверное, хотелось куда-то ездить, где-то
