голодовка… Растили нас, троих детей, трудно. И родители крутились постоянно, что белка в колесе. Покинув лушко
(ложе, постель) на рассвете, просто заползали в него уже, когда напрочь стемнеет. А ночи у нас – тьма-тьмущая! Света электрического на селе пока ещё не было. Вечеряли при свече или керосиновой лампе…
Вот уже в шестидесятые годы и электричество появилось. Но всё равно экономили деньги – да какие это были деньги в то время!? Палочки за трудодни… Электричество берегли: лампы не везде и горели. Столбы стояли на огромном расстоянии друг от друга, и порой без лампочек. В каждую субботу, будучи студенткой, я приезжала домой снова за нехитрыми продуктами, а в воскресенье, ближе к вечеру, обратно грузилась в попутку или автобус с коробками картошки, овощей, фруктов, муки, брынзы.
Помню, мама сидит у печки во дворе под раскидистой шелковицей, помешивает полуметровой алюминиевой вилкой, которую ей вылил из алюминия, смастерил отец, пирожки с картошкой, капустой или свеклой, соединив её с кислыми яблоками, в огромном котле, вёдер на пятьдесят. В нём варили к большим праздникам, свадьбам, крестинам, поминкам холодец, борщи, плов. Пирожками я потчевала подружек, запивали мы их чаем из веточек вишни, яблонь и трав на завтрак или ужин. От жареной пищи вечная изжога сжигала нутро с самого детства.
Плечи мамы часто вздрагивали: она, постоянно не отсыпавшаяся, куняла (клевала носом), не выпуская вилку из рук. И только «дзинь, звяк» приводило маму в чувство. Она, очнувшись, хватала вилку и с новой силой помешивала пирожки, успевая выловить готовые и опустить новые. Какие-то пирожки успевали уже стать «шоколадными» по цвету, как негры, плавали в белой пене казана.
На всю округу разносился щекотавший ноздри аромат… Соседи знали: «Это Томаши собирают дочь в институт». Готовили мне продуктов на неделю. Денег не было. Стипендии тоже не хватало. Её – а это двадцать два рубля – я делила на питание: рубль на день. Домашние заготовки позволяли мне, сэкономив, приобрести что-либо из одежды. Когда отчитывалась, то мама всегда с грустью комментировала:
– Счёт есть – денег нет!
А отец выносил свой вердикт:
– Экономить надо. Ты учиться поехала или тряпки покупать?!
Одевалась, как могла. От моды в одежде я всегда отставала. Отец ругался за расточительность. Ещё в детстве, едва я доставала до ножной педали швейной машины, он научил меня шить, и я всю жизнь себя обшивала, перелицовывая пальто, или из пальто сооружала казакин, жилет, всякие юбки. И, конечно же, шила платья. Лет 10, как не шью уже себе сама ничего: полно тряпья на рынках. После окончания пединститута я этим и промышляла, а ещё подрабатывала частными уроками английского языка. Ах, если б не война, может, отец был бы жив и сегодня! Он многому нас, детей, научил делать всё своими руками.
К нему, помню, в пятидесятые годы в очередь выстраивалось полдеревни: мужикам, всем хлопцам села шил он кепки в клинышках или типа больших, почти кавказских кепи-аэродромов. Особенно было много заказов перед Пасхой. Себе он шил вельветовые костюмы, тужурки, жилеты, тулупы, а нам с мамой платья.
В магазинах не было особых товаров. Отец выменял в голодовку старую швейную машинку «Zinger», укомплектовал её недостающими, самим сработанными деталями, запчастями. Находясь на излечении в госпиталях, выписывал книги по кройке и шитью из московского магазина, который и в те годы располагался на Кузнецком Мосту. Учился кроить, шить и меня учил «читать» выкройки.
Ранними утрами я просыпалась от безбожной вони: отец, кажется, на бензине, готовил какой-то клей, который называл солюцией – тут явно сказалось влияние молдавского языка – и латал резиновые галоши, боты. Резиновая обувь – единственная, которую и я носила в детстве. В зиму была слякоть, но были и морозы. Обувь постоянно рвалась у сельчан в загонах, свинарниках, дворах-огородах, да просто на улицах. Родители заклеивали дыры, затем края выравнивали косым острым ножичком, отец для него приспосабливал лобзик, косо отрезав и остро наточив.
Всё время нам твердил:
– Ваши руки должны всё уметь! Мало ли куда вас забросит судьба, да какие там будут условия!
За эти советы я отца благодарю всю жизнь. Я умею и знаю многое. Хоть исправить молнию в юбке, в сумке, сапогах, или старый-старый утюг привести в рабочее состояние. Да-да, утюг с той самой, часто перегоравшей, спиралью в керамических пацёрках (бусинах) на подошве утюга. Или заштуковать дыру в одежде… Хоть сейчас это искусство, к счастью, но в том давнишнем виде не востребовано, но мои латочки в своё время вызывали всеобщее одобрение. Все признавали мою работу художественной штопкой. Это всё от отца!
Сам он без дела не сидел ни минуты. Опираясь на пару костылей, ковылял в мастерскую, становился к станку и что-то мастерил, точил, вбивал, строгал, пилил. Норовил копать землю, чистить виноградные кусты. В начале осени по селу плыл дурманящий аромат молодого бродившего вина. В подвале стояли две-три бочки, которые ходили ходуном, пока вино играло!
Работа от зари до позднего вечера захватывала отца и мать так, что к вечеру они падали с ног. Завтрака не было, а обед выпадал на «ближе к ночи».
Был бы отец жив сегодня! О многом расспросила бы его…
Прости, отец, что опоздала!
Июль – декабрь 2010
На этом жизнь не кончается
Это длится много лет: 9 мая с самого утра включаю телевизор и не отхожу от него весь день. Знаю, что снова и снова будут транслировать военный парад, снова увижу дорогие лица фронтовиков. Кто-то сидит на трибуне, кто-то шагает в праздничном марше. И будет соблюдена неизменная традиция: интервью с фронтовиками… Отвлекаюсь за редким исключением, чтобы не пропустить ничего. Солдаты рассказывают о войне, слушаю, переживаю трагические события вместе с ними.
Василий Илларионов после Чеченской войны войны
Так было и 9 мая 2001 года. Телефонный звонок… Через минуту вернулась к экрану. Шла передача «Отчизны верные сыны». На сцене стоит молоденький солдат. Герой Чеченской войны: Василий ИЛЛАРИОНОВ. В чёрных очках. Пустые рукава куртки грустно опущены вниз туловища. Я на мгновение застыла. Прислушалась.
– О чём ты мечтаешь, Вася? – Спрашивает ведущий программы.
– Мне специалисты обещают сделать такие протезы, немецкие, которые дадут возможность делать что-то, как своими руками, поднять чашку, например, – повернув голову влево к ведущему, ответил Солдат.
– А чего ещё бы ты хотел?
– Надеть куртку десантника. Моя пострадала при взрыве гранаты…
В ту же минуту к нему на сцену поднялся офицер и надел на
