Вам никогда не снятся сны?
Ну, бывает такое, может, раз в несколько лет. Но обычно мне снится, что я ем сэндвич, или что-нибудь столь же захватывающее. Думаете, кто-то захочет это анализировать?
Мне всегда казалось, что кино в определенной мере должно побуждать людей серьезно относиться к своим мечтам, иметь мужество делать то, что действительно хочешь, даже если порой и терпишь неудачу. В «Бремени мечты», фильме Леса Бланка о съемках «Фицкарральдо», я рассказываю, как вернулся в Германию, когда дела пошли неважно, чтобы удержать инвесторов. Они все интересовались, собираюсь ли я продолжать съемки. «Хватит ли вам сил и энтузиазма?» Я отвечал: «Как вы можете задавать мне такой вопрос? Если я сейчас все брошу, я стану человеком без мечты». Вопреки всему я довел дело до конца. И теперь меня знают как режиссера «Фицкарральдо». Если, посмотрев этот фильм, вы обретете смелость и воплотите в жизнь свои планы, значит, миссия картины выполнена. Если хоть один из трехсот зрителей, выйдя из кинотеатра, почувствует, что он больше не одинок, значит, я добился всего, чего хотел.
3
Подлинное изображение мира
Вы придерживаетесь какой-то идеологии? Что-то стоит за сюжетами ваших фильмов, или вы просто рассказываете истории?
Вообще-то, «просто» рассказать историю, как вы это называете, вполне достаточно. Когда я сажусь за сценарий, у меня нет намерения изложить свои мысли с помощью каких-то абстрактных понятий, сквозь призму какой-то идеологии. Сюжеты фильмов, возникающие у меня в голове, — они очень живые, как сны, где нет места логическим построениям и научным теориям. Появляется основная идея, и через какое-то время она постепенно начинает обретать все более четкие формы, я могу при этом вести машину или идти по улице. Я вижу будущий фильм так, как если бы смотрел его в кино. Вскоре замысел становится абсолютно ясным, и я могу садиться писать сценарий. Я как будто записываю то, что происходит передо мной на экране. Люблю работать быстро, потому что это придает сюжету определенную остроту. Надо опустить все несущественные детали и взять быка за рога. Сценарий, написанный таким манером, мне лично кажется более складным и энергичным. А главное — очень живым. Вот поэтому я все сценарии написал максимум за четыре-пять дней. Просто садился за печатную машинку или компьютер и стучал по клавишам без остановки.
Я никогда особенно не задумывался, есть у меня идеология или нет, хотя я понимаю, откуда проистекает ваш вопрос. Люди, как правило, замечают, что я очень хорошо представляю, чего хочу, знаю, откуда я, где нахожусь и куда направляюсь. Но это не идеология в общепринятом смысле. Просто я по-своему вижу мир и умею выражать это видение с помощью сюжетов и образов, к которым и другие оказываются неравнодушны. Иные, даже посмотрев мои фильмы, продолжают недоумевать, что же у меня за идеология. Пожалуйста, можете запастись хоть ведром скептицизма, но я скажу так: моя идеология — это фильмы и моя способность снимать их. Это и смущает тех, кто рвется анализировать и оценивать меня и мою работу. Не люблю бросаться именами, но какую идеологию вы прицепите Конраду, или Хемингуэю, или Кафке? Или Гойе? Или Каспару Давиду Фридриху?
Я часто говорю о том, что называю «неправильным изображением современного мира». У меня ощущение, что нас окружают затасканные изображения. Замученные, выдохшиеся, никуда не годные, они тащатся, хромая, в хвосте культурной эволюции. Когда я вижу открытки в сувенирных лавках, фотографии и рекламу в журналах, когда я включаю телевизор или захожу в турагентство, где висят плакаты все с тем же надоевшим Большим каньоном, я чувствую, что назревает беда. И самую страшную опасность, по моему мнению, заключает в себе телевидение — оно в известной мере разрушает восприятие, несет людям тоску и одиночество. Внуки будут обвинять нас в том, что мы, глядя на эти потоки рекламы, не закидали телеканалы гранатами. Телевидение убивает воображение, и все, что нам остается в итоге, — это старье и рухлядь, потому что многие уже не способны отыскивать свежие образы.
О некоторых глобальных угрозах человечество уже имеет представление. Мы сознаем, что реальную опасность таит в себе атомная энергия и что перенаселение планеты обернется катастрофой. Мы уже поняли, что влечет за собой разрушение окружающей среды. Но я твердо верю, что недостаток нормальных образов и изображений — угроза не меньшего масштаба. Это все равно, что не иметь памяти, такой же серьезный изъян. Что мы сотворили с изображениями? Что сделали с потерянными ландшафтами? Я повторял, и буду повторять снова и снова, пока вообще способен говорить: если мы не будем создавать изображения, соответствующие нашей действительности, мы вымрем. Как динозавры. Взять хотя бы иконографию: со времен назарейской школы живописи конца девятнадцатого века ничего не изменилось, Иисус все такой же приторный, китчевый. Одно только это показывает, что христианство угасает. Нужны образы, согласующиеся с современной цивилизацией, отвечающие нашему внутреннему устройству. И поэтому мне дорог каждый фильм, который открывает новые образы, и неважно, в чем состоит режиссерский замысел, неважно, каков сюжет. Чтобы находить новое, надо копать, как археологи копают, просеивать и прочесывать оскверненные ландшафты.
Но режиссеров, готовых идти на такой риск, очень немного.
Да, может, вы и правы. Не стану жаловаться, как нелегко отыскать чистое, ясное, прозрачное изображение. Здесь уже ничего не найти, но я готов продолжать поиски где угодно. Одно время я думал, не обратиться ли в НАСА с просьбой разрешить мне участие в каком-нибудь их проекте. Я бы очень хотел попасть туда с камерой. Уверен, там есть, что поснимать. В основном в космос посылают технарей, людей не особенно творческих, которые не рассматривают путешествие на Луну как возможность для уникальных съемок. В ходе одного из полетов программы «Аполлон» на Луне установили камеру, и она много дней медленно поворачивалась слева направо и обратно. Изображение транслировали по одному из немецких каналов, и, помню, я смотрел на эту картинку целыми сутками. Как же мне хотелось попасть туда и взять в руки эту чертову камеру! Вот уж где поистине свежие изображения. Полет в космос — это мое незаконченное дело.
По мнению критиков, есть темы, к которым вы возвращаетесь снова и снова на протяжении многих лет. Можете их перечислить?
Как вы уже знаете, я никогда специально не придумываю «тему» и не стремлюсь к тому, чтобы какие-то идеи в фильме или сюжет соотносились с некими другими отвлеченными идеями или с моими предыдущими работами. Мне вообще нет дела до темы, мне важна сама история. Да, вероятно, есть какие-то общие темы, и, как вы говорите, некоторые критики полагают, что нашли их. Но только не просите меня их называть. Вы можете сколько угодно цитировать критику, но вот что я вам скажу: когда я сажусь писать сценарий, то не задаюсь какими-то конкретными вопросами и не углубляюсь намеренно ни в какие конкретные темы. Я просто записываю историю. А те, кто пишут о моих фильмах, обучены особым образом рассуждать, анализировать чужие работы, выискивать темы — и бога ради. Это не значит, что они правы, и не значит, что они заблуждаются. Они существуют в своем мире, я — в своем.
