Алкоголь усиленно рекламировался при советской власти — в кино, в литературе, в театре, где угодно — герои пили постоянно и становились еще большими милягами, чем в трезвости.
Страна подсела на водку настолько крепко, что соскочить с нее не может до сих пор.
Майк и все остальные из той компании, которая умудрялась вести в Ленинграде начала восьмидесятых относительно свободный образ жизни (наполовину это было правдой, вторая половина «свободной жизни» выдумывалась и получалась такая, ничего себе, жизнь рок-героев непонятно в каких обстоятельствах), оказались в алкогольной ловушке.
Майк перешел на водку в самом конце восьмидесятых — сначала был кратковременный период крепких вин, но для серьезного алкоголика, которым стал уже в ту пору Майк, это была полумера.
«Сухой закон», неудачно введенный Горбачевым, спровоцировал Майка, как и многих других, на питье разного говна — суррогатов из ларьков, спирта для протирки мебели, самогона — одного из самых ядовитых изобретений русского народа, по невежеству считающегося безопасным, лучшим для питья и «чистым как слеза».
Если водка — это просто жесткий напиток, вызывающий быстрое привыкание и наркотическую зависимость и обладающий отвратительным вкусом (Андрей Макаревич писал в своей книге «Занимательная наркология»: «Вкусной водки не бывает. Вкусная водка — это просто наименее противная водка»), то самогон — это что-то совершенно неудобоваримое. Кроме всех гадостных качеств водки он имеет еще и чудовищный, тошнотворный запах. Это относится к любому самогону — хоть из томатной пасты, хоть из пшеницы. Самогон не проходит нормальную промышленную очистку от сивушных масел, поэтому он всегда будет страшно вонять — кто бы и по каким бы рецептам его ни готовил.
Хуже самогона может быть только брага — полуфабрикат для производства этого пойла, который настоящие, убитые уже алкаши часто пьют, не в силах выждать время, необходимое для прохождения всей технологической линии производства самогона.
Майк гнал самогон на своей огромной коммунальной кухне, просто наливая брагу в чайник и ставя его на маленький огонь. К носику чайника была прикреплена резиновая трубка, другой конец которой просто опускался в чашку или стакан. «Накапывало» довольно быстро, и, как правило, стакан (чашка) тут же выпивался.
Потом самогон гнать стало лень, вино же и водку в свободной продаже было по-прежнему не найти. Майк познакомился с гопотой, жившей на первом этаже его дома, на его же лестнице. Чуть не подружился с ними. Мужики занимались спекуляцией спиртным, это было время «пьяных углов», когда у известных широкому кругу районных алкашей всегда можно было купить (прямо на улице) бутылку водки или портвейна. Майку не нужно было даже ходить на улицу. Он спускался на первый этаж и покупал у знакомых бутлегеров все, что ему было нужно.
К этому времени он стал куда менее разборчив в выборе напитков.
Если раньше был важен процесс, «игра в аристократов», имитация жизни рок-звезды (а это Майку удавалось на редкость хорошо — любой, оказывающийся в его комнатке, тут же понимал, что хозяин ее — не кто иной, как настоящая рок-звезда, причем не герой русского рока, а реальная звезда), то теперь процесс уже был не важен, значение имел только результат — максимально быстрое и сильное опьянение. В конце восьмидесятых он уже не был таким, как раньше.
Звездный статус — это изначально мировой уровень. Рок-звезда не может быть звездой районного или городского масштаба. Рок-звезда — это звезда, сияющая в небе, и видит ее весь мир.
Майк играл в такую звезду, и играл настолько убедительно, что в это верили все. На концерте, стоя на сцене, он — маленький, худой, с длинным носом и огромными глазами, вечный паренек — умудрялся гипнотизировать зал, заставлять себя слушать, верить своим песням. Они были по-настоящему хороши — в них веришь и сейчас, когда Майка давно уже нет.
В конце восьмидесятых он окончательно перешел на водку, стал полнеть и очень быстро поседел. Друзья оставались, и меньше их не делалось. Страна разваливалась, переставали действовать законы и правила, которые, плохи ли были, хороши ли, но как-то еще держали население в рамках того, что называется приличиями. К девяностым это закончилось. Настало время практически полной свободы — оно тянулось до середины девяностых. В этом
смысле — свободы то есть — каждый, кто жил в те годы и был в сознании, может вспомнить многое.
Появились вполне официальные (в том смысле, что никто из них никого не выгонял, хотя все про это знали) сквоты — расселенные, брошенные жильцами дома, которые стихийно или организованно заселялись людьми разной степени творческой направленности или просто, как тогда говорили, «неформалами».
Самый знаменитый из таких сквотов — дом десять на Пушкинской улице, центр центров города. Пушкинская улица сама по себе очень символична. Одним своим концом она упирается в парадный Невский, другим — уходит в глубь «кварталов Достоевского». Если идти по ней от Невского, никуда не сворачивая, то она будет пару раз менять название, а потом упрется прямо в подворотню, пройдя через которую оказываешься прямо напротив лестницы, на последней площадке которой жил Майк.
В сквоте на Пушкинской («Центре свободного искусства», или он назывался как-то иначе, неважно) в начале девяностых репетировала группа «Аквариум», занимая огромную квартиру на пятом этаже. Иногда в ней отключали свет, и не было отопления, но это не мешало не только репетировать, но и жить там некоторым из членов группы вместе с семьями — жилищные проблемы музыкантов тогда еще только решались, капитализм еще не наступил, и купить квартиру было сложно. Зато можно было перекантоваться в расселенном доме, хоть и на «птичьих правах», но это никого не смущало.
Начало девяностых — безвременье, хаос и неопределенность. Кто только не жил тогда на Пушкинской, 10.
И группа «ДДТ» — аккурат напротив квартиры «Аквариума», и «Текиладжаззз», и десятки художников, пара десятков алкашей, поэты, писатели, там был вполне респектабельный офис (самый первый) издательства «Новый Геликон» Александра Житинского и один из самых крутых андеграундных клубов города — «Арт-Клиника», и черт-те знает что еще там было, на Пушкинской. Человек мог прийти на Пушкинскую, 10 и исчезнуть там на неделю. Со мной такое бывало.
На Пушкинской пили все. И вокруг Пушкинской тоже пили все. Майк ходил мимо Пушкинской, 10 в гости к одному из самых близких своих друзей, Коле Васину, и пил у него дома под Beatles и Stones. Науменко уже не практиковал «чпок» — напиток, ставший известным в городе только благодаря ему, страстному популяризатору этой ядерной смеси.
