этом догадаться не так уж трудно, потому что то же, что у всех): достаточно мы пресмыкались перед крупными и мелкими деспотами; до сих пор стыдно вспомнить, как тут, в этом же доме, мы около тридцати лет назад единодушно одобряли невежественного опричника, как тогда же изгоняли из своих рядов великого поэта и одного из лучших наших прозаиков — Анну Ахматову и Михаила Зощенко; как мы молча, краснея, слушали заику Михалкова, поносившего Бориса Пастернака, и одобряли исключение еще и этого великого поэта; как мы способствовали расправе над Иосифом Бродским; как не вступились за Григория Гуковского, а еще раньше за Бенедикта Лившица, Давида Выгодского, Сергея Спасского, за многих и многих других, которыми мы гордились и которых они убили. Да и в чем обвиняют Эткинда? В знакомстве с Солженицыным? В поддержке Бродского? Смешно и глупо, за такие преступления писатели не могут исключать из своей среды писателя. Всё же прочее еще смешнее и глупее — не доказано, не подтверждено, к писателям с таким любительским материалом не приходят, все это работа провинциальных детективов. Вот чего можно ожидать от Владимира Орлова, а еще он того и гляди совсем осмелеет да начнет цитировать своего любимого Блока — что-нибудь вроде:
«Сословие черни, как, впрочем, и другие человеческие сословия, прогрессирует весьма медленно. Так, например, несмотря на то, что в течение последних столетий человеческие мозги разбухли в ущерб всем остальным функциям организма, люди догадались выделить из государства один только орган — цензуру, для охраны своего мира, выражающегося в государственных формах».
И может быть, еще вспомнит, что Блок незадолго до смерти с благоговением приводил строки Пушкина о свободе — личной и, в тот же время, политической:
…для власти, для ливреи
Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи…
Владимир Орлов был непроницаемо-мрачен. Вместе с другими он перед заседанием спустился в ресторан и для храбрости хватил коньяку.
Среди секретарей есть еще один, от которого — как знать? — можно услышать что-нибудь незапланированное: это Михаил Дудин. Он — романтик, поэт, можно ли запрограммировать поэта? Он — солдат, и воевавшие с ним на полуострове Ханко помнят его веселую храбрость. А вдруг он рявкнет в свойственной ему солдатской манере что-нибудь совсем не поэтичное? В переводе на литературный язык это может звучать так: «А пошли вы все туда-то… Ваших замыслов я не знаю и знать не хочу, мое доброе имя мне дороже ваших посулов, убивайте, но не моими руками, без меня».
Секретарь городского комитета партии Борис Андреев с некоторым беспокойством посматривал на усевшихся вокруг стола писательских руководителей. (Он, Андреев, едва ли помнит пушкинские слова: …для власти, для ливреи…, но ведь они-то помнят…) Вот свободолюбивый Глеб Горы-шин, прозаик из того нового поколения, которое еще не сковано параличом и немотой. Вот поэт-лирик Семен Ботвинник, с ним бывали и прежде неприятности; мы возвысили его до секретариата, надеясь на его честолюбивую покорность, а вдруг и он, этот беспартийный еврей, пренебрежет обещанным ему юбилейным однотомником, и выйдет из повиновения? Эткинда нет, он сказался больным; с одной стороны это хорошо — при нем все они, может быть, и постеснялись бы топтать и поносить недавнего собрата, тем более, что заседание закрытое и что с участников взято слово о неразглашении. С другой, однако, опасно: не потребуют ли эти ненадежные Орловы, горышины, ботвинники — отложить обсуждение, пока жертва не выздоровеет и не придет защищаться? Они будут формально правы, возражать будет трудно.
Заседание начинается. Сначала председатель оглашает письмо:
В Секретариат Ленинградской писательской организации.
Уважаемые товарищи!
Приступ сердечной болезни не дает мне возможности присутствовать сегодня на заседании секретариата, на котором, как сказал мне Г.К. Холопов, будет разбираться мое дело. Надеюсь, что секретариат отложит рассмотрение этого вопроса до того дня, когда я буду здоров. Мне неизвестно ни одного случая в истории Союза писателей, когда бы судьба литератора решалась в его отсутствии.
Возможно ли, чтобы общественный суд рассматривал какие бы то ни было обвинения, предъявляемые члену творческого союза, без участия обвиняемого? Чтобы этому члену союза не была предоставлена возможность защищаться? Право защиты — элементарнейшее право всякого человека, в какой бы инстанции и на каком бы уровне его ни судили.
25 апреля 1974
Е. Эткинд
Короткая пауза.
— Мы с трудом собрали сегодня достаточное число секретарей, — говорит Холопов, — конец апреля, мы рискуем через неделю оказаться без кворума. Думаю, что откладывать заседание нецелесообразно.
Секретарь горкома смотрит одобрительно. Серые молодые люди из Большого дома (он виден из окна) тоже. Писатели сидят, уставившись в стол. Слово опять берет Холопов.
Ниже следует официальный протокол, внутри которого дан текст справки КГБ; он похож на тот, который читался на Ученом совете, но отличается от него развернутостью, обширными цитатами из допросов, попытками более основательной аргументации — все-таки для писателей! И, хотя он во многом повторяет справку, приведенную выше, мы его даем полностью, чтобы не нарушать цельной картины писательского заседания.
ПРОТОКОЛ
заседания секретариата Ленинградского отделения Союза писателей РСФСР
25 апреля 1974 г.
С информационным заявлением выступает первый секретарь Л.О. Союза писателей, главный редактор журнала «Звезда» Г.К. Холопов. Он говорит, что начнет с «документов, которые поступили из Областного комитета партии». После этого Холопов оглашает официальный текст.
СПРАВКА
«В поле зрения КГБ Эткинд попал в 1969 году в связи с тем, что поддерживал контакты с Солженицыным и оказывал ему помощь в проведении враждебной деятельности.
В ходе проверки этих данных установлено, что Эткинд действительно более 10 лет близко знаком с Солженицыным, систематически с ним встречался, оказывал ему практическую помощь в его антисоветской деятельности. Он постоянно знакомился с антисоветскими произведениями Солженицына, неизданными в СССР, длительное время хранил у себя два экземпляра „Архипелага ГУЛаг“, через Солженицына Эткинд был знаком с 1963 г. с Воронянской Елизаветой Денисовной, которая на протяжении десяти лет печатала почти все его произведения, в том числе и „Архипелаг ГУЛаг“.
Эткинд с Воронянской поддерживал хорошие отношения, получая от нее различные неизданные в СССР произведения Солженицына. В августе 1973 г. Воронянская, допрошенная в Управлении ГБ, показала:
„…Солженицын, приехав в Ленинград в 1971 г., точной даты не помню, распорядился вынуть часть листов из двух экземпляров „Архипа“ („Архипелаг ГУЛаг“), поручив это сделать мне. Тогда же мне стало известно, что два экземпляра Солженицын передал Е.Г. Эткинду, проживающему в Ленинграде по адресу: ул. Ал. Невского 6, кв. 17. Эткинд лично привез имевшиеся у него
