— Ты знаешь, я всегда за политработников-летчиков в авиации.
— Тогда решено. Ждите приказ. Личному составу можете объявить сразу. А ты, Михайлов, что молчишь?
Тот развел руками. Его худое лицо покрылось краской.
— Так неожиданно.
— По-моему, нормально. Мы на передовой. Поздравляю вас. Приступайте к делу немедленно.
— Слушаюсь!
Двукрылый У-2 с начальством зарокотал моторчиком, прямо со стоянки легко вспорхнул в небо и скрылся за лесом.
Василий Павлович проводил его взглядом, затем оценивающе поглядел на поджарую, широкоплечую фигуру своего нового комиссара:
— Ты, Леонид Васильевич, на меня не обижайся, но летать я тебе пока не дам. Во-первых, ты теперь «безлошадник» и инженер Урюпин не обещает скоро восстановить твою машину. А во-вторых? Скажу тебе прямо: Цехмистренко и Хоменок — политработники толковые и сильные, но они больше занимались своими эскадрильями, чем авиаполком. Поэтому полковое звено сейчас ослаблено. Так что, брат академик, давай вертись-крутись. Время не терпит. Нужно побыстрее все привести в норму, особенно быт наших соколов. по себе знаешь, нагрузка у них десятикратная. Все! Встретимся вечером на планировании завтрашнего дня. Бывай! — Он козырнул и зашагал к КП.
Михайлов глядел ему вслед. Непростое это дело — после руководства эскадрильей вот так внезапно перейти на полк. Теперь в его подчинении находились сразу три эскадрильи, полковой штаб и инженерно-авиационная служба — по объему работы в пять раз больше, чем раньше. К тому же управление авиаполком не определялось простым сложением количества подразделений. Здесь все было намного сложнее и ответственнее.
— Какие будут приказания, товарищ старший политрук? — вывел комиссара из задумчивости глуховатый голос Цехмистренко.
Леонид Васильевич посмотрел на своего предшественника, потом на стоящего рядом Хоменка. Комиссары эскадрилий были оба коренастые и чем-то похожие друг на друга. Чем? Пожалуй, выражением лица. Впрочем, одевались они тоже почти одинаково: в выцветшие, перепоясанные портупеями и ремешками от планшеток защитные гимнастерки, в синие брюки, заправленные в потертые хромовые сапоги.
— Давайте поговорим о делах, — предложил Михайлов. — Вы меня введете в курс. Присядем вон там, на опушке? — И не дожидаясь согласия, он первым зашагал к лесу.
С запада донесся прерывистый гул самолета. У самого горизонта показалась движущаяся черточка.
— «Хейнкель»! — разглядел зоркими глазами Михайлов. — Разведчик. Что-то высматривает.
— И сюда добираются, — в сердцах сказал Хоменок. — Впрочем, наши самолеты хорошо укрыты в лесу. Едва ли он что-нибудь разглядит оттуда.
Немецкий самолет сделал круг и исчез.
— Значит, маскировка в полку отработана? — поинтересовался Леонид Васильевич, закуривая и отгоняя дымом назойливых комаров. — А как с остальными вопросами? С охраной, с подвозом горючего, бомб, боеприпасов?
— Охрану обеспечивает БАО. Бомбы и все остальное доставляют из Москвы на автомашинах. Перебоев нет.
— Коммунистов в полку много?
— Есть во всех подразделениях. Но осталось их мало, всего семнадцать. Основная масса у нас — комсомольцы. Но нет комсорга, недавно погиб.
— Когда в последний раз проводили собрание и по каким вопросам?
Политработники переглянулись.
— Как прилетели на фронт, собраний не было. Все заняты, воюем все дни напролет. Времени нет даже на отдых.
— Как же так? — удивился Михайлов. — Разве можно без собраний направлять работу коммунистов?
— По-моему, главное сейчас — боевой дух, — ответил Цехмистренко. — А он у наших летчиков высок. Все рвутся в бой и очень переживают, если машины бывают не готовы.
Постепенно Михайлов выяснил еще ряд пробелов в организации партийно-политической работы. Она проводилась не систематически, а от случая к случаю, газеты в авиаполк доставлялись редко, писем вообще не получали. Были неполадки с питанием, с размещением. Но это никого особенно не волновало, считалось неизбежным. На то и война. Все было подчинено одному — полетам. О людях заботились мало.
Михайлов встревожился не на шутку. В условиях тяжелых оборонительных боев из-за таких «мелочей» боеспособность авиаполка в конечном итоге могла снизиться. Именно теперь, когда Красная Армия была вынуждена отступать под напором гитлеровских полчищ, оставляя противнику свою территорию, даже волевой, мужественный человек мог разувериться в своих силах. Комиссар знал, что поражения на фронте угнетающе действуют на однополчан. Такого настроения нельзя было допустить. Следовало действовать энергично и решительно. Нужно было срочно изменить сложившуюся в полку практику партийно-политической работы, сосредоточить ее усилия на заботах о человеке. В центре внимания должен быть боец. Но как этого добиться? С чего начать? Какие цели поставить? Ему, новому здесь человеку, одному во всем не разобраться. И Леонид Васильевич приказал через час вызвать к нему всех коммунистов.
В назначенный час коммунисты прибыли в землянку. Но с охотой шли не все. Комэск-три капитан Челышев ворчал:
— На дворе ночь. Надо бы соснуть, до рассвета остается всего ничего. Нашли время заниматься говорильней! Меня агитировать и учить, как бить фашистов, не надо. Знаю, что и как делать!
— Товарищи! — постучал по столу Цехмистренко. — Прошу рассаживаться. Коммунисты явились все. Есть предложение открыть партийное собрание. Кто за?
— Собрание? — удивился Тихонов, поглядывая на Михайлова. — Какое собрание, когда дел невпроворот?
Но собрание открыли. В президиум избрали Цехмистренко, Богомолова и Челышева. Слово предоставили комиссару авиаполка.
— Товарищи! — заметно волнуясь, начал Михайлов и откашлялся. — Дорогие товарищи! Сегодня мы в бою потеряли три экипажа. Я знал погибших летчиков еще до войны. Вместе с ними воевал под Ржевом. Это были прекрасные люди, смелые и отважные. Их нет больше, как нет и тех двадцати экипажей «петляковых», которые погибли всего за месяц боев. Вот и давайте разберемся в причинах наших потерь. По-моему, главное заключается в том, что фашисты сегодня сильнее нас, опытнее, воюют лучше, чем мы…
— Комиссар, а расхваливаете фашистов? — недовольно кто-то бросил реплику. — Позор!
В землянке повисла настороженная тишина.
— Нет! Я их не расхваливаю! Это вранье! — вскипел Михайлов. — Но я хочу, чтобы среди нас не было сторонников шапкозакидательства. Слишком дорогой ценой — ценой жизни летчиков оборачивается недооценка опытного противника. Я повторяю еще раз: фашисты сегодня сильнее нас только потому, что мы еще не научились воевать. И этой правде надо смотреть в лицо. Иначе чем объяснить, что мы сегодня находимся здесь, далеко от государственной границы, рядом с Москвой?
