судья безуспешно пытался допросить некоего португальского агента, Антониу Гонсалвиша Семеду, так как тот показал испанским пограничникам фальшивые документы. Тела Делгаду и его секретаря были найдены примерно два месяца спустя, недалеко от Вильянуэва-дель Фресно – в 100 метрах друг от друга, в наспех вырытых ямах, недалеко от дороги на Оливенсу. Труп Делгаду был завернут в покрывало и связан. Некоторые историки утверждают, что испанские власти знали о причастности португальской тайной полиции и инсценировали якобы случайное обнаружение разлагающихся трупов двумя местными детьми. Бывший президент Бразилии Жаниу да Силва Куадрус попросил разрешение на серьезное расследование под эгидой ООН, но Салазар отказался, фактически признав ответственность Португалии.
Делгаду действительно был живой угрозой для режима. Из Бразилии он отправился в Алжир как гость первого президента страны Ахмеда Бен Белла, а затем в 1964 году основал в Риме Португальский национальный фронт освобождения, публично заявив, что единственный способ покончить с Новым государством – переворот (между тем многие другие оппозиционные деятели выступали за национальное восстание). По данным тайной полиции, Делгаду был готов переехать в Париж, чтобы сформировать правительство в изгнании. Вместо этого он обосновался в Марокко, где действовал Энрике Галван, португальский Робин Гуд, открывший в Касабланке вербовочный центр для антифашистов (у него был быстроходный катер, на котором можно было пересечь Гибралтарский пролив и достичь Алгарве). Отсюда и решение ПИДЕ действовать незамедлительно.
Когда против могущественной Португалии восстали колонии, Лиссабон оказался неподготовленным к таким масштабным выступлениям. В 1961 году вспыхнул и был утоплен в крови ангольский бунт, но с января 1963 года ситуация ухудшилась и в Гвинее (восстала ПАИГК, Африканская партия независимости Гвинеи и Кабо-Верде), а с сентября 1964 года – и в Мозамбике (ФРЕЛИМО). Империя существовала веками, но Португалия не пыталась решать социальные проблемы в колониях: местное население не имело никаких прав, не владело в достаточной мере португальским языком, было неграмотным и не могло получить гражданство – за редчайшим исключением. Лишь немногие соответствовали условиям: взрослые, имеющие моногамную семью, официально трудоустроенные, владеющие профессией и португальским языком, обладающие достаточным количеством имущества, начиная с одежды. Статут о коренном населении разделял жителей на две категории: коренные и ассимилированные. Первые считались «лицами негроидной расы», которым было отказано в «полном применении публичного и частного права португальских граждан», а вторых законодательство воспринимало как интегрированных в колониальное общество за «правильное поведение» или за выполнение «услуг, которые считаются выдающимися или важными для португальской родины». Это была небольшая прослойка привилегированных людей, выбранных губернаторами, своего рода придаток европейской буржуазии, интересам которой они должны были служить, выступая также в качестве посредников между колониальной администрацией и коренным населением. Выучить португальский язык было практически невозможно (99 % местного населения в Анголе и Гвинее были неграмотными), и единственными школами, открытыми для местных, были школы при миссиях – так, в Анголе приходилось по одной на каждые 1236 квадратных километров. В этих школах обучалось 40 000 детей. Если человек, даже страдая от официальной или неофициальной дискриминации, все же попадал в категорию ассимилированных, то его дети могли поступить в официальные начальные и средние школы, а также в португальские университеты (в колониях высших учебных заведений не было, хотя в 1960-е годы был разработан проект открытия университетов в Луанде и Лоренсу-Маркише) и имели право работать в органах государственного управления. В 1950-х годах коренное население Анголы составляло 96,7 % от общего числа, в Мозамбике – 98,4 %. В 1960-е годы не больше 1 % населения обладали статусом ассимилированных. В Гвинее в 1950 году этот показатель составлял всего 0,29 %.
Все это позволило европейским хозяевам навязать туземцам систему принудительного труда, которую Марселу Каэтану, министр по делам колоний, эвфемистически назвал «работой по контракту».
В начале 1950-х годов, когда африканские страны начали добиваться независимости в Африке, Португалия с помощью конституционной поправки отменила название «колония», придумав другое: «заморская провинция». Это был всего лишь лингвистический макияж, который не изменил социальной сути. Термин «лузотропикализм» был придуман тогда же – в попытке замаскировать эксплуатацию и расизм якобы «симбиозом между европейской культурой и местными цивилизациями». Португальский колониализм был не таким лютым, как британский, по одной простой причине: колонисты – в основном крестьянского происхождения – были через одного неграмотными и ехали в Африку с единственной целью: завладеть участком плодородной земли (возможно, отобрав его у местных). Несмотря на мнимую «многорасовость», Статут о коренном населении и Кодекс сельского труда оставались единственными инструментами управления колониальным обществом. Поскольку 99,7 % коренных жителей не имели права голоса, в Национальной ассамблее в Лиссабоне в 1970-х годах заседал только один африканец, представлявший Сан-Томе и Принсипи. А представитель Кабо-Верде был европейского происхождения. Анголу, Мозамбик и Гвинею также представляли европейцы, тесно связанные с колониальными компаниями. В состав португальской делегации в ООН входили трое африканцев – тоже марионетки.
В связи с обострением военных действий и необходимостью защиты колоний португальцы были вынуждены увеличить количество военнослужащих – до 120 000 человек. Это был самый многочисленный вооруженный контингент среди западных стран, за исключением разве что Израиля. Затем Салазару пришлось прибегнуть к иностранному капиталу для сохранения колониального режима. Показательный пример: 70 % предприятий, занимающихся добычей полезных ископаемых, находилось в руках иностранцев.
В Анголе и Мозамбике перед транснациональными корпорациями открывался широчайший простор для деятельности благодаря все тому же contratado – своего рода принудительному труду местных жителей. Налоги и сборы, выплачиваемые компаниями государству, позволяли поддерживать растущие военные расходы. Некоторые предприятия, такие как Companhia de Diamantes de Angola, принимали непосредственное участие в «обороне Анголы». Еще одной общепринятой системой защиты было наемничество (сейчас мы назвали бы это службой по контракту). Португальцы, сами достаточно склонные к эмиграции в другие европейские страны, отказались от интеграции населения колоний. Попытка переселить в Мозамбик и Анголу изгнанных из Ливии итальянцев также закончилась неудачей. Не помогло и сотрудничество с расистским режимом в Южной Африке и с Родезией Яна Дугласа Смита. Заняв пост министра обороны, Салазар стал главным действующим лицом войны за заморские территории и потребовал торжественного публичного акта поддержки боевых действий, но получил лишь огромную демонстрацию с участием 300 000 человек на Террейру-ду-Пaсу.
Колониальная система рушилась повсеместно, но для Португалии это был вопрос выживания, вопрос сохранения ее собственной истории и экономики – в соответствии с духом Нового государства. Атмосфера в Анголе, Мозамбике и Гвинее была очень напряженной и отличалась повышенным уровнем насилия. Колонисты, особенно во внутренних районах, жили с винтовками наперевес. Когда разгорелась борьба за независимость, расовая ненависть серьезно повлияла на обе стороны. Белые были не готовы отказаться от присутствия в Африке и, следовательно, от эксплуатации темнокожих, движения за независимость делали ставки на возрождение трайбализма и непримиримость по отношению к белым. В Анголе португальское население было совершенно не готово к конфликту, поскольку цензура скрыла от людей предложение о независимости, выдвинутое Народным движением за освобождение Анголы еще в 1960 году. Срок службы призывников в ряде случаев был увеличен до четырех лет, и при первых протестах со стороны семей и университетов вскрылся и весь ассортимент проблем в колониях. Вскоре после этих событий обрушится вся заокеанская колониальная система – а вместе с ней и миф об империи. Для Аугушту де Каштру, возглавлявшего газету Diário de Notícias, это была «последняя песня Лузиад, написанная кровью и верой молодости: за ее спиной века существования, и теперь она течет в жилах расы, создавшей историю».
С 1960-х по 1974 год на колонии приходилось 26 % государственного бюджета. Около 85 % этой суммы тратилось на военные нужды. В 1970 году до 6,2 % населения Португалии было вовлечено в войну. В 1966 году Министерство финансов заявило, что не может полностью удовлетворить потребности армии и флота: численность вооруженных сил выросла до 200 000 человек, причем 113 000 были размещены в заокеанских провинциях (в 1974 году, под конец диктаторского режима, этот показатель составлял 150 000 человек). Между тем и в церковных, и в университетских кругах нарастал протест против огромных человеческих жертв вследствие конфликта. Аудитории факультетов стали ядром антифашистской активности – с демонстрациями, забастовками, листовками, распространяемыми студенческим движением, которое охватило всех – от коммунистов до католиков-прогрессистов, от социалистов до социал-демократов… словом, всех, кто выступал против режима и гибели целого поколения в бесполезной колониальной войне. Борясь против обязательной
