А вот другой стереотип поведения, на сей раз замужних женщин из среднего класса — жен лавочников, купцов и аптекарей, причем отнюдь не слишком расточительных, а считающихся благоразумными и умеренными в своих желаниях. Они, имея с десяток нарядов, из которых надевали всего два или три, вечно жалуются, что у них вообще нет ни одного платья или юбки, которую бы им не приходилось постоянно носить, и поэтому требуют от своих мужей новых нарядов. «Невероятно, какое огромное количество безделушек и всякого рода мелочей покупается и используется женщинами, которое они никогда не могли бы приобрести другим способом, кроме как экономя на расходах семьи, отчаянно торгуясь при покупках и иными путями обманывая и обворовывая своих мужей. Другие, постоянно терзая своих мужей, надоедают им до такой степени, что заставляют их уступать и настойчивостью и упорством при высказывании просьб берут верх даже над упрямыми скрягами. Третьи, получив отказ, приходят в ярость и откровенной руганью и скандалом запугивают своих робких дураков и выманивают у них все, что им хочется; в то время как тысячи знают, как подольститься к мужьям, и благодаря этому преодолевают самые основательные причины и самые твердые, неоднократно подтвержденные отказы, особенно молодые и красивые женщины смеются над всеми увещеваниями и отказами, и мало среди них найдется таких, кто постесняется использовать самые нежные минуты супружества ради достижения корыстных целей» (2, 210).
Или еще один пример: многочисленные лики зависти. В среде прекрасного пола эта болезнь проявляется в тех мнениях и критических суждениях, которые женщины составляют и высказывают друг о друге. Молодые красивые женщины могут из одной лишь зависти возненавидеть друг друга с первого взгляда, и если они еще не научились лицемерить, то даже не будут скрывать этого чувства. Завистливый опытный литератор ведет себя по-иному. Если он завидует таланту и эрудиции своего собрата по перу, то никогда не станет проявлять зависть открыто. Он будет тщательно изучать его произведения и, пропуская удачные места, дабы умалить его достоинства, будет выискивать только просчеты и ошибки, придираться, делать из мухи слона и сурово осуждать его, конечно же «с принципиальных позиций». Талантливый ученик знаменитого художника обычно сначала поклоняется маэстро. Но по мере того как растет его собственное мастерство, он незаметно для себя начинает ненавидеть то, чем раньше восхищался. Если же в конце концов он достигает положения своего бывшего учителя или поднимается еще выше, то от его зависти не остается и следа, и он снова готов демонстрировать самые искренние дружеские чувства. У людей грубых, серых и невоспитанных эта психологическая реакция на благополучие и положение других проявляется примитивно и откровенно. Они бранят тех, кто занимает более высокое общественное положение, раздувают их даже самые пустяковые ошибки и упущения и стараются истолковать в дурную сторону их самые похвальные поступки. Они ворчат на провидение и громко жалуются, что в этом мире все лучшее достается тем, кто этого вовсе не заслуживает. А поскольку зависть в той или иной степени свойственна большинству людей и редко встретишь человека, который никогда не испытывал бы ее жжения, то великие мира сего должны считаться с этим свойством человеческой природы. «Мы полагаем, что любим справедливость, и любим, когда заслуги по достоинству вознаграждены; но, если люди долго занимают самые первые почетные должности, половина из нас устает от них, ищет их ошибки, а если не может их найти, то предполагает, что они их прячут, и, если большинство из нас не желает, чтобы их отстранили, это уже хорошо.
Самые лучшие люди всегда должны опасаться этой грязной игры со стороны всех тех, кто не является их ближайшими друзьями и знакомыми, потому что ничто так не утомляет, как повторение похвал, которые ни в коей мере на нас не распространяются» (2, 142).
В «Басне о пчелах» содержатся и другие примеры типического сознания. Некоторые из них вполне могли бы войти в современные руководства по социальной психологии. Интересно, что Мандевиль включает в свой анализ демографический фактор и неоднократно обращает внимание на те явления общественной психологии и нравственности, которые наблюдаются у населения большого густонаселенного города. Однако в отличие от иных нынешних исследователей, всецело уповающих на экспериментальные и математические методы, этот врач-психиатр создавал свою мозаику социально-психологической типологии, руководствуясь и определенной целостной философской концепцией, и своей интуицией писателя. И в этом он глубоко прав. Ибо, коль скоро дело касается психологии человека, философски зоркий глаз художника способен открыть на этом необъятном континенте гораздо больше того, что может дать самый изощренный эксперимент при самой совершенной математической обработке его результатов.
чем бы ни писал Мандевиль, какой бы области ни касался, будь то этика или психология, экономика или образование, он всегда выступал как литератор, писатель, стараясь донести свои мысли до читателя в достойном литературном оформлении. Поэт, художник никогда не умирал в нем. Недаром свои взгляды он излагал или в виде комментариев к «Возроптавшему улью», или в виде «исследований», «опытов», «диалогов», от одного издания к другому сопровождавших эту поэму, и за всем своим сочинением в целом оставил название «Басня о пчелах». Высказываясь по широкому кругу вопросов философии и культуры, он не забыл затронуть и ту область, которую мы сейчас именуем областью эстетического знания.
Свои эстетические соображения Мандевиль излагает прежде всего в связи с критикой концепции Шефтсбери. Метафизичности и отвлеченности его нравственно-эстетических категорий он противопоставляет доказательства того, «что pulchrum et honestum, превосходство и истинная ценность вещей, чаще всего непостоянны и переменчивы, меняются в зависимости от изменений моды и обычаев» (2, 306). Знатоки живописи, указывает Мандевиль, никогда не разойдутся во мнениях, когда сравнивается прекрасная картина с мазней новичка, но как удивительно расходятся их мнения, когда они судят о работах выдающихся мастеров!
Здесь всегда имеются свои партии, и очень немногие дают одинаковую оценку одному и тому же произведению, и не всегда самые лучшие картины получают самую высокую оценку.
Эти соображения Мандевиля достаточно хорошо известны и являются общим местом при изложении его взглядов. Однако, высказав такое мнение, Мандевиль тут же добавляет: «Несмотря на все это, я охотно признаю, что суждения относительно картин могут приобрести всеми признаваемую определенность или по крайней мере быть менее подверженными изменениям или случайными, чем почти все остальное. Причина этого проста: существует определенный критерий, которым можно руководствоваться и который всегда остается прежним. Живопись есть подражание природе, копирование вещей, которые люди всюду видят перед собой» (2, 292). Поэтому было бы неверно полагать, что Мандевиль стоял на позициях релятивизма и считал красоту и другие нравственноэстетические понятия не более чем фикциями. Разве критику платонистского идеала можно вести только с позиций релятивизма и фикционализма?
