Лес дрогнул. Огромной силы взрыв потряс воздух. За ним последовал второй, третий. Овраг окутался густым черным дымом. Самолет подбросило вверх. От радости сердце готово было выскочить из груди.
- Давай споем?-предложил Зайчик.
- Давай запевай!
С песней перевалили через передний край. Солдаты из траншей махали нам шапками. В ответ я покачал им крыльями.
Показался аэродром. Неподалеку от посадочной площадки стояла группа людей.
Встречали нас.
- А ну, Леша, держись! - крикнул я, поддавшись на мгновение какому-то странному чувству. Захотелось совершить что-либо ошеломляющее. Убрав газ, потянул ручку управления на себя. Левая нога резко пошла вперед. Штопор. Один виток, другой. А высота - всего пятьсот метров. Снова плавно тяну ручку на себя. Петля. Земля и розовое от зари небо на мгновение поменялись местами.
- Ты что, ошалел? - крикнул Алексей, когда я, выровняв самолет почти у самой земли, пошел на посадку.
Приземлившись, я выпрыгнул из кабины и побежал к командиру полка Лицо горело от возбуждения. Запыхавшись, доложил:
- Товарищ майор, ваше задание выполнено. Склад боеприпасов уничтожен!
- Кто вам разрешил хулиганить над аэродромом? - в упор спросил Куликов. Я растерялся
- Вы лихач, а не летчик, - продолжал командир. - Я отстраняю вас от полетов! Начальник штаба, верните из дивизии наградной материал на старшего сержанта. Приготовьте приказ о разжаловании его в рядовые.
Он говорил еще что-то. Но я стоял, словно ошпаренный кипятком, ничего больше не слышал. Когда пришел в себя, командира рядом уже не было. Меня окружали лишь товарищи.
...Куликов - человек сухой и черствый. Об этом все знали. Он даже отругать-то не мог по-настоящему, просто наказывал... Полученные от него взыскания летчики, по меткому выражению Миши Скочеляса, называли "доппайком". Иной раз было просто непонятно, за что этот "доппаек" отпущен. Наказания не доходили до сознания летчиков. И обычно друзья в таких случаях сочувствовали "пострадавшим".
Но к нам с Алексеем товарищи отнеслись совсем иначе. Ни у одного из них я не прочел во взгляде сочувствия. Вокруг стояли хмурые, будто совсем чужие люди. Все молча ждали, что скажу я. Но у меня не было слов. Спазмы сдавили горло. Всего месяц тому назад из-за "воздушной лихости" чуть не погиб Иван Шепетнов.
Первым нарушил молчание командир звена Дмитрий Супонин.
- Ты что же делаешь? Кого захотел удивить? Думал, мы овацию тебе устроим? Дескать, мастер высшего пилотажа - Шмелев! Встречайте! Эх ты!
- В какое время вздумал в игрушки играть! - поддержал его Егоров. Один машину разбил, и ты решил отличиться. Мол, страна богатая. Новую дадут! А ты забыл, что сейчас дорог каждый самолет?
Щеки у меня горели от стыда. Что можно сказать в ответ? Виноват - и все! А тут еще Скочеляс со своим острым языком подливает масла в огонь.
- Коля, Коля! А еще толковым парнем считался. Рано, видно, тебя из летной школы выпустили. Полетать бы тебе еще с инструктором. Ладно, если бы сам гробанулся, мог бы еще и Лешку за собой потащить.
- И совсем не ладно! - взорвался Супонин. - Сейчас такая смерть - хуже дезертирства. Себя бы опозорил и нас всех. Да что говорить! Все равно не поймет. Пойдемте лучше, ребята, в столовую, - закончил Супонин и повернулся так, будто я был для него совершенно чужой. Это подействовало сильнее всяких слов. Я даже вздрогнул. Одно дело, когда ругает и наказывает Куликов. Он командир. Но почему самые близкие мне друзья ожесточились?
- Товарищи, погодите! - взмолился я - Погодите! Слово даю, партийное! Не думал я ни о каком пилотаже. Как-то все случайно получилось!
- Прихвастнуть захотелось, нас удивить!
- Мальчишка!
От этих слов я съежился. Глаза вдруг защипало, как под напором сильного ветра, во рту стало горько. Ни на кого не глядя, не выбирая дороги, я пошел с аэродрома.
Неожиданно сзади послышались чьи-то шаги. Обернулся: Зайчик.
- Куда тебя несет?
- Домой.
- Нечего там делать, пойдем в столовую. Ребята хоть и резко, зато от души поговорили с тобой, впредь умнее будешь. Ну, поворачивай, нечего дурака валять. - Он схватил меня за руку и потащил за собой.
...Темная ночь нависла над аэродромом. Уже третьи сутки я не летаю, а дежурю с ракетницей в руках у посадочных огней, встречаю и провожаю товарищей.
Разговор с друзьями глубоко запал мне в душу. Еще больше научило меня партийное собрание эскадрильи. Там не ругали, не произносили обидных слов, которые обычно в горячке срываются с языка усталых друзей, На собрании мне, как говорится, по пунктам объяснили недопустимость моего поведения.
Выступавшие коммунисты, в том числе Зайцев, Рубан и Пахомов, предлагали ограничиться обсуждением моего поступка. Но новый заместитель командира полка по политчасти батальонный комиссар Федотов и командир нашей эскадрильи требовали объявить мне выговор. Их предложение и было принято,
Через два дня меня вызвали на заседание партбюро полка. Там ко мне подошли мягче и, приняв во внимание мое чистосердечное раскаяние, решили взыскание не накладывать, а ограничиться разбором дела.
Сержантского звания меня тоже не лишили, но наградной материал из дивизии вернули, от полетов отстранили. Пришлось "тянуть лямку" в стартовом наряде.
Вот и сегодня я стою у посадочных знаков, с завистью наблюдая за полетами товарищей. Хочется подойти к Куликову и сказать: "Товарищ майор, я все понял. Разрешите летать? Если потребуется, кровью искуплю свой поступок!"
Задумавшись, я не заметил, как к границе аэродрома подкатила легковая машина. Ее у нас знали все. На ней ездил командир 242-й ночной ближнебомбардировочной дивизии полковник Кузнецов. Сегодня он был не один. Вместе с ним из машины вышел комиссар дивизии Выволокин. Приняв рапорт Куликова, комдив направился прямо ко мне. Что будет?
- Это он по ночам петли крутит? - спросил Кузнецов, кивнув в мою сторону.
- Так точно, - ответил Куликов. "
- Не ночью, а на рассвете, товарищ полковник, - попытался уточнить я.
- Тебя еще не спрашивали, - вмешался в разговор бригадный комиссар Выволокин. - И не стыдно? Боевой летчик, ко второму ордену был представлен, а теперь вот стоишь с ракетницей. Твое место не на земле, а в воздухе, в бою! Молчишь?
- Я все понял! Разрешите летать? Кровью искуплю свою вину!
- Вот это другой разговор, - заметил комдив.
- Прочувствовал? - спросил в заключение Выволокин.
- Все, товарищ комиссар!
- Товарищ Куликов, - сказал командир дивизии, - допустите Шмелева к полетам. Поверим ему.
Я со всех ног бросился к своему самолету. Надо было наверстывать упущенное.
...Ночные полеты закончились. Летчики, штурманы и техники собрались около командного пункта. Из землянки вышел майор Куликов. Он только что докладывал командиру дивизии о результатах боевой работы полка.
