В лексикон Троцкого к концу 1930-х годов, в том числе в книгу «Сталин», вошла категория «тоталитарная власть» для обозначения характера сталинского политического правления. В то же время Лев Давидович был решительно против распространения концепции тоталитаризма на период до ухода Ленина из политической жизни (то есть до конца 1922 года), хотя объективный анализ должен был убедить его, что тоталитарная система (именно система, а не только власть) начала формироваться со времени Октябрьского переворота 1917 года, что первыми ее носителями были Ленин и сам Троцкий вкупе с другими большевистскими лидерами, включая Сталина, но что тоталитаризм не был застывшим феноменом, а получил свое наиболее полное воплощение, стал развитой системой действительно со времени, когда сложилось сталинское единовластие.
Троцкий не был последователен и в том отношении, что считал тоталитаризм формой власти, то есть ставил знак равенства между тоталитаризмом и авторитаризмом, тогда как на деле тоталитаризм являлся не только характеристикой власти, но определял все сферы общественной жизни, включая экономику, политику, идеологию, духовную сферу и даже в определенной степени личную жизнь людей.
Согласиться с таким пониманием тоталитаризма Троцкий не мог никак, ибо в этом случае он должен был бы призвать не только к политической, но и к социальной революции в СССР, которая призвана была бы смести с лица земли проявления тоталитаризма во всех сферах жизнедеятельности общества. Именно на этой почве в последние годы жизни Троцкого у него возникли серьезные расхождения с рядом бывших сторонников, которые пришли к выводу о перерождении СССР в буржуазное государство, существовании там государственного капитализма, необходимости полного разрыва с СССР.
Такой подход для Троцкого был недопустим, ибо он не просто ставил под сомнение, но отвергал всю его деятельность в СССР и в эмиграции, превращал его в «ренегата». Более отвратительного образа коммунистическая мифология, кажется, не смогла создать, хотя с точки зрения нормальной логики переход из одной партии в другую, связанный с совершенствованием или изменением позиций, — вполне естественный этап биографии политического деятеля, не упорствующего в повторении азов.
Призывая возвратиться к истинному ленинизму, Троцкий видел себя единственным высшим законным носителем этого учения, прямым последователем Ленина. Другими словами, как и Сталин, он видел себя «Лениным сегодня». Сам же Сталин, герой последней книги Троцкого, представляя своего основного оппонента как некоего дьявола, исчадие ада, виновника всех трудностей, переживаемых СССР, как зловещую тень, маячившую за спиной всех врагов, почти исключительно вымышленных, прилагая усилия к организации убийства Троцкого в начале Второй мировой войны, по сути дела, поднимал его на собственный уровень. Оба они как бы уподобляли себя древним богам, казнившим и миловавшим человеческие массы по собственной прихоти.
В противовес Сталину и в то же время в симметрии с пропагандистской мишурой последнего, Троцкий оправдывал в своей книге почти все, что делалось при Ленине. Я употребил выражение «почти все», ибо были моменты, по которым выражалось мягкое несогласие с действиями Ленина. Троцкий, например, осторожно критиковал резолюцию «О единстве партии», навязанную Лениным Десятому съезду РКП(б) (1921), которая положила конец внешнему подобию демократии в большевистской среде.
При всей своей субъективности труд Л. Д. Троцкого занимал выдающееся место в историографической оценке Сталина и сталинизма.
Сталин в последних статьях Троцкого
Работая над книгой о Сталине, Троцкий продолжал писать политико-публицистические статьи, посвященные текущим событиям, международной ситуации, задачам своих сторонников.
Сложилось так, что теперь и в публицистике наибольшее место занял его главный политический противник. Связано это было, во-первых, с тем, что исключительно важный не только политически, но и лично для Троцкого третий и последний «открытый» судебный процесс в Москве состоялся в марте 1938 года, когда контрпроцесс был уже позади. Во-вторых, в условиях назревавшей, а затем начавшейся Второй мировой войны позиция СССР привлекала всеобщее внимание, и оно сосредоточивалось на фигуре, определявшей курс огромной страны. В-третьих, работая над биографической книгой, Троцкий невольно переносил направленность этого труда на материалы, которые готовил для газет и журналов. Наконец, в мексиканском изгнании у Троцкого вновь пробудился интерес к мемуаристике, что было связано с приближавшейся старостью, а в воспоминаниях он вновь обращался к драматическим сюжетам, в которых особенно часто на первый план выходило лицо, обыгравшее его в политических баталиях.
Первым из публицистических откликов на московские процессы и роль в них Сталина, на итоги контрпроцесса, на повторявшиеся упреки в аморальности коммунистов явилась обширная статья, которую Троцкий посвятил памяти своего старшего сына, назвав ее «Их мораль и наша».[1491] В ней шла речь о традиционном коммунистическом тезисе — о классовой обусловленности нравственности, кризисе демократической морали в принципе. Но на деле это была работа о другом — об аморальности высшего советского руководства и тех проповедниках общечеловеческой морали на Западе, которые поддерживали Сталина и его клику. «Раболепство, лицемерие, официальный культ лжи, подкуп и все другие виды коррупции начали пышно расцветать в Москве уже в 1924–1925 гг. Будущие судебные подлоги открыто готовились на глазах всего мира. В предупреждениях недостатка не было. Однако «друзья» не хотели ничего замечать». И далее шла панорама этих сталинских «друзей» — начиная с продажного журналиста Дюранта и кончая действительно большим писателем Ролланом.
Троцкий внимательно следил за «процессом 21-го», который был обозначен Сталиным как суд над «право-троцкистским блоком». Спектакль разыгрывался 2–13 марта 1938 года. По мнению наблюдателей, это была наиболее важная судебная трагикомедия, ибо главными обвиняемыми являлись крупнейший большевистский теоретик и идеолог Н. И. Бухарин, бывший председатель Совнаркома СССР А. И. Рыков, когда-то секретарь ЦК партии, а в последние годы заместитель наркома иностранных дел H. Н. Крестинский и «легендарный большевик»[1492] X. Г. Раковской, в течение многих лет друг Троцкого.
Тотчас после начала суда, 3 марта, Троцкий написал статью о нем для газеты «Нью-Йорк таймс», которая была опубликована на следующий день.[1493]4 марта он дал интервью представителю агентства «Гавас», в котором показал фальшь главных обвинений и по адресу подсудимых, и в отношении себя самого.[1494] В следующие дни одна за другой писались статьи об общих задачах этого процесса и его деталях, о людях, которых Троцкий хорошо знал и которые теперь были обречены на гибель от рук кремлевского убийцы.
