(Медвежья деревня, коммуна, сообщество — прим. перевод.) был вымышленной деревенской общиной, к которой мог присоединиться каждый житель Эрнстталя. Это была, конечно, шутка, но часто, слишком далеко заходящая шутка.
У Батцендорфа был свой приходской совет, свой пастор, своя приходская администрация, но все это относилось к той стороне, которая должна бы быть забавной.
Самый маленький дом в Эрнсттальсе, дом старого овощевода Доре Вендельбрюка, получил статус ратуши Батцендорфа.
Однажды утром на нем появилась башня, сделанная из решеток и коробок для сигар, которую старый Доре поставил на крышу, не спросив хозяйку. А она очень гордилась тем, что была деревенским ночным сторожем. Ей пришлось объявить, что это часы.
Были представлены все авторитеты и каждая партия, вплоть до картофеля и стручков, и все это превратилось в забавную штуку.
Суббота была днем встречи.
Посетители собрались вместе, и рождалось самое лучшее, чтобы затем действительно осуществиться: крещение пятидесятилетних младенцев, женитьба на двух вдовах, проверка шприца без воды, переизбрание местного гуся, публичное испытание нового средства от ленточных паразитов и тому подобное.
Городской судья Лайриц уже состарился и вынужденно терпел это, а пастор был еще старше и верил в лучшее. Он всегда говорил: «Только не переусердствуйте, только не заходите слишком далеко!» При этом он считал, что выполнил свой долг.
Кантор просто качал головой. Он был слишком робок, чтобы публично высказывать порицание. Но наедине ему хватило смелости предупредить отца:
«Не участвуй, сосед, не принимай участия! Это плохо и для тебя, и для Карла. То, что там делается, просто-напросто пародия, ирония, издевательство и глумление над вещами, святость которых никто не должен нарушать! И дети тем более никогда не должны видеть и слышать ничего подобного!»
Он был очень и очень прав.
Этот «Батцендорф», в котором можно было расплачиваться только Батценгельдом, просуществовал несколько лет, прошедших в замалчивании и строгой секретности, что создало еще более зловещий эффект.
Со временем «узы религиозной скромности» ослабли.
Каждую неделю происходило что-нибудь новое.
Мы, дети, с огромным интересом следили за глупостью взрослых, насмехаясь над ними и высмеивая их, хотя те и не подозревали об этом.
Так продолжалось до тех пор, пока в местную администрацию и церковное руководство не вошел новый здоровый состав, и Батцендорф упразднился сам по себе.
Никакой пользы все это никому не принесло. Это было болото, в котором оказались не только взрослые люди, но и мы, юные, где многим пришлось расстаться с детской невинностью, наивностью и чистотой.
Меньше вреда это принесло бездарным; на одаренных, однако, оно продолжало влиять и создавало те внутренние изменения, которые позже, проявившись, не могли сдерживаться.
«Кузница лжи» появилась несколько позже. Говоря о ней, я специально не называю имена. Я только хочу направить то, о чем говорю, против самого явления, но не против людей.
В Эрнсттале существовали молодые люди, необычайно одаренные способностями к сатире и с чувством юмора. Сами по себе очень вежливые и дружелюбные, они могли бы состояться при других, более значительных обстоятельствах, благодаря этому таланту, но тогда они застряли в мелочных отношениях и могли делать только мелкие и заурядные, часто тривиальные вещи. Было действительно обидно за них!
Один из них, возможно, самый предприимчивый и остроумный, пришел к хозяину дома и осмелился открыть магазин деликатесов в этом Эрнсттале, где было так мало вкуса и ресурсов для деликатесов, но, конечно, с реставрацией, потому что без этого было бы совершенно невозможно.
Эти изменения сначала никак не обозначались; но прежде всего пополнились теми, кого назвали кузнецом и хозяином. Почему? И хозяева, и завсегдатаи были повязаны. Хотя кто-то и мог заходить туда, ничего не замечая. Но внезапно его озаряло, совершенно неожиданно и с уверенностью, которой невозможно было сопротивляться. Это было «сделано», так это называлось. Его самая слабая сторона и самый сильный страх обнаруживались, и это прикрывалось хорошо продуманной ложью, в которую он должен был поверить, нравилось ему это или нет. Его смущала эта ложь, как бы он ни сопротивлялся ей и как бы сам не был умнее в десять или сто раз всех тех, кто решил поймать его.
Эта кузница лжи стала широко известна.
Тысячи незнакомцев приходили, чтобы зайти, и каждый, кто догадывался связаться с домовладельцем и его завсегдатаями, принимал участие в этом фарсе и уходил застыженный.
Обычных гостей разыгрывали легко.
Если кто-то просил стакан пива, ему подавали коньяк.
Если он хотел шнапса, ему подавали лимонад.
Если он хотел съесть маринованную сельдь, ему подавали картофель в кожуре с яблочным пюре.
И ведь никто не отказывался взять это и заплатить, потому что все знали, что потом наступит конфуз.
Важных гостей не подвергали таким обычно опасным шуткам. Их заставляли ждать.
«Оно еще должно дозреть», — говаривал лжец.
И все дожидались, ждали все, кем бы ни были и чего бы ни желали, неважно, образованные или нет, состоятельные или простые.
Часто были остроумные шутки, но всегда с оттенком пошлости, приземленности.
Одному гостю, который хотел побриться, сказали, что парикмахера нет на его рабочем месте, ведь он сидит рядом с ним. Но это был не парикмахер, а мастер-пекарь. Он намылил человека анилиновой водой и побрил его безо всякого возражения со стороны присутствующих. Побритый заплатил, а затем счастливо ушел, совершенно посинев. В течение нескольких недель его нельзя было рассматривать иначе, чем как наказание за утверждение в кузнице лжи, что он умнее всех и что никто не может его обмануть.
Другому гостю сказали, что сегодня утром его брат попал в аварию на ярмарке. Он подошел слишком близко к гигантскому органу и попал правой ногой в зубчатую передачу; в результате ему пришлось удалить ногу ниже колена. Мужчина вскочил, испугался и убежал, но очень скоро вернулся, смеясь, вместе со своим совершенно здоровым братом.
Господа из начальства тоже были очень рады время от времени пойти в кузницу лжи, но только когда они знали, что будут там одни и незамеченными. Они так шутили, развлекаясь, и часто только благодаря влиянию сеньора, ответственного за последствия разводок, часто слишком дерзких, обходилось без неприятных последствий.
Ибо, как и все, что исходит снизу, вещи постепенно деградировали. Шутки стали заурядными, они потеряли свое очарование. Они изжили себя. И каждый, кто приходил в кузницу лжи, считал, что ему разрешено лгать и вводить в заблуждение.
Призрак погас. То, что раньше было настоящим юмором, настоящим озорством, настоящими шутками и остротами, теперь превратилось в чушь, двусмысленность, обман, фальсификацию, неосторожные сплетни и ложь.
Кузница лжи исчезла. Здание сровняли с землей.
Но, к сожалению,
