Вся их духовная жизнь протекала в своей собственной среде — той среде, в которой люди с полуслова понимали друг друга, мыслили одними и теми же мыслями, оперировали одними и теми же понятиями, признавали общие для них авторитеты и исповедовали один и тот же «символ веры». Этот «символ веры» составлял фундамент того воздушного замка, в котором белая русская эмиграция прожила 20 с лишним лет вплоть до второй мировой войны и в котором последние ее остатки, не протрезвившиеся даже в результате грозных событий 1941–1945 годов, пребывает и посейчас.
Вот вкратце основные положения этого «символа веры»: «Большевизм — мировое зло. Большевики погубили Россию. Но большевизм — явление временное и рано или поздно будет свергнут. Нам, белым эмигрантам, будет принадлежать ведущая роль в деле построения будущей России. Мы еще себя покажем! Мы перевешаем всех большевиков, а заодно с ними и тех, кто расчистил им путь к власти: слюнявых интеллигентов, социалистов, эсеров, кадетов и других врагов России и русского народа!» Как видит читатель, этот «символ веры» очень несложен, и если и подлежит какому-либо анализу, то, пожалуй, только психиатрическому. Но он-то и составил основу мышления русского белого эмигранта — пролетария по видимости и классового врага пролетариата по существу.
Этому белому эмигранту в рабочем комбинезоне, шоферской шинели, холщовом пиджаке официанта или ливрее швейцара были ненавистны такие понятия, как «пролетариат», «классовая борьба», «прибавочная стоимость», «забастовка», «баррикады» и т. д. Он хорошо знал свое место на случай «последнего и решительного боя». И не только знал, но и на деле показал, где это место находится: во время подавления коммунистического восстания в Болгарии в 1923 году; в годы гражданской войны в Испании, когда запись добровольцев в армию фашистских мятежников приняла среди врангелевцев массовый характер; при формировании «охранного корпуса» в Югославии, уничтожавшего в годы последней войны югославских партизан; наконец, в грозные годы вражеского нашествия на советскую землю, когда некоторые (хотя и немногие) бывшие врангелевские офицеры добровольно надели на себя германскую военную форму и вместе с гитлеровским вермахтом и эсэсовцами пошли выкорчевывать с этой земли «мировое зло — большевизм».
Однако было бы ошибкой думать, что подобный образ мышления был присущ всей послереволюционной русской эмиграции в целом. Уже в первые годы после ее зарождения некоторое количество белых эмигрантов стало постепенно отходить от позиций непризнания Советской власти, а тем более продолжения борьбы с этой властью. Нельзя забывать, что среди эмигрантов, вернувшихся на родину в 20-х годах, были писатели Алексей Толстой и Скиталец, поэт Агнивцев, генерал Слащев и многие другие. В дальнейшем расслоение эмиграции продолжало углубляться, хотя этот процесс на всем протяжении 20-х и 30-х годов протекал крайне медленно. И лишь гроза 1941–1945 годов, пронесшаяся над нашей Родиной, перевернула вверх дном все «символы веры» и все традиционные эмигрантские установки.
К этому вопросу мне придется неоднократно возвращаться на страницах настоящих воспоминаний. Но как бы то ни было, описанный выше «символ веры» был главенствующим в эпоху массового переселения эмигрантов во Францию из других стран.
Психология белой эмиграции, в частности бывшего военного ее сектора, четко обозначилась в первые же годы после постигшей белые армии катастрофы.
Нужно ли говорить, что крупные промышленники ухватились с благословения французской разведки за мысль использовать в качестве рабочей силы на заводах, фабриках, шахтах и рудниках этот вполне благонадежный, с их точки зрения, элемент. И не только благонадежный, но и заранее великолепно организованный на случай наступления каких-либо чрезвычайных обстоятельств внутриполитического характера.
Французский промышленник мыслил в этом вопросе приблизительно так: «Белые армии больше не существуют. Они и не нужны, если оружие выбито из рук».
Последние их остатки в Болгарии, Югославии и Польше распущены. Но военная организация этих контингентов остается. Пусть нет белых армий, зато зарождается и появляется на эмигрантском горизонте РОВС, объединяющий на принципах добровольности всех бывших военнослужащих Российской империи, а затем белых армий. Нет белых корпусов и дивизий, но есть заменяющие эти корпуса пять отделов РОВСа, дислоцированных во многих странах. Нет белых воинских гарнизонов, но есть «группы» в городах и поселках. Нет командиров и начальников частей, но есть старшие «групп», никогда не выбираемые (боже упаси!), а только назначаемые свыше. Есть списки наличного состава «групп», есть дисциплина, есть Привычные формы обращения друг с другом и с начальниками. Нет только оружия. Дайте его завтра этим «группам», и они действительно себя «покажут».
При таком рассуждении едва ли можно было отказаться от мысли иметь на фабриках и заводах, шахтах и рудниках этот весьма «полезный» элемент, который в случае чего можно будет противопоставить тем беспокойным и «бунтарским» силам, которые нарушают покой и сон капиталиста и мещанина.
Один французский сахарозаводчик в беседе со мною сказал: — Русские белые эмигранты на наших заводах — это дар божий, упавший к нам с небес…
Кстати, ни обхаживать, ни задабривать их не нужно.
И никаких поблажек давать тоже не нужно: во-первых, это всего-навсего беспаспортные иностранцы, а во-вторых, ведь этот «дар божий» ненавидит лютой ненавистью не только коммунистов, но и социалистов. Но с социалистами крупному капиталу ссориться никак нельзя: они — люди полезные и услужливые. Когда политический маятник резко качнется влево, они тотчас же шарахаются вправо.
Это совсем неплохо. Зачем же в таком случае их раздражать и оказывать какое-то особое покровительство белым русским, которых они, социалисты, очень и очень недолюбливают?
А если настанут чрезвычайные обстоятельства и дело по-настоящему запахнет «последним и решительным боем», тогда эти самые белые и без всякого покровительства найдут свое место в бою. Дай им только оружие!
Но кстати, этих «чрезвычайных обстоятельств» пока, слава богу, нет. На политической кухне никакими боями не пахнет. Можно спать спокойно. А русские белые эмигранты в политическом «хозяйстве» всегда пригодятся.
Так был решен в начале 20-х годов за кулисами французской политики вопрос о массовом въезде во Францию белых офицеров.
Надо сказать, что просачивание в эту страну русских эмигрантов началось значительно раньше. Но оно происходило в индивидуальном порядке при наличии уважительных причин для въезда: родственных связей, дореволюционных имущественных и служебных отношений, желания совершенствоваться в науках и искусстве, получения высшего образования и т. д.
