в большинстве лабораторий, а практически все показатели: и парциальное напряжение кислорода, показывающее интенсивность работы нейронов, и сверхмедленные процессы… Я живьем увидела то, к чему сама стремилась. В итоге у нас получилось больше мозговых процессов записывать, и уже люди из института Грея Уолтера приезжали в Ленинград учиться нашим методикам. Был у него такой инженер Купер, который считал, что определенные диапазоны медленных процессов невозможно зарегистрировать, но мы показали, как это делается на золотых электродах, в чем он удостоверился.
На золотых?!
Да, мы начали и продолжаем работать с чисто золотыми электродами, тончайшими нитями. Грей Уолтер был новатором в своей области. Скажем, он еще в тридцатые годы впервые описал возможность по электроэнцефалограмме диагностировать очаговое поражение мозга, в частности, опухоли. Грей Уолтер установил наличие медленных волн ЭЭГ в окрестности опухоли, что в то время было практически единственным способом определить локализацию опухоли. Он же в пятидесятых годах показал, что медленные волны – это не только показатель наличия патологического очага, но и защита клеток мозга в этом очаге и рядом с ним. Потом мы подтвердили этот вывод. Он установил, что так называемые тета-волны, в том числе у детей, – это коррелляты их капризов и, обобщенно, эмоций.
Чего он только не находил в электроэнцефалограмме! Когда он наохотился записывать разные состояния мозга, то помещал испытуемых в соседней комнате, к ним никто не входил, чтобы не создавать помехи и не отвлекать на посторонние события. Он открыл феномен Е-волны (expectancy wave). Это возникновение медленного потенциала в лобных отделах мозга в ходе условно-рефлекторной деятельности человека, когда за двумя сигналами, определенными по времени, следует биологически значимое подкрепление.
Вы знали об этих его работах, когда приехали в Бристоль?
Я знала то, что касается Е-волны, эмоций и опухолей, эти направления у нас развивались. И своими глазами увидела, что он регистрирует почти всё на свете. В Бристоле я проглотила его книжку «Живой мозг», появившуюся как раз в конце 1950-х. Если сейчас моих аспирантов не заставить прочитать «Живой мозг», а экземпляр с дарственной надписью Грея Уолтера мне не вернут – не потому, что захотели присвоить, а скорее, где-то затеряли, то раньше эта книга была бестселлером. Ее перевели сразу практически на все языки.
Вы наконец погрузились в настоящую научную среду.
Научная среда бывает рутинной, а здесь был полет фантазии, естественно, ограниченный фактами, и творческая обстановка. Хотя этот институт, по сравнению с другими, был нищим, формально им руководил некий математик, который не жаловал физиологические исследования, а львиную долю денег брал на свои. Физиологи долго терпели, потом выгнали этого математика и образовали… Сначала я понять не могла, что они образовали, поскольку они мне по-русски с ужасным прононсом говорили «колхоз».
И там, в Бристоле…
Подождите. Там еще был топоскоп, прибор, позволяющий регистрировать биопотенциалы множества точек мозга при большом количестве наложенных электродов. Его аналог, сделанный Ливановым [11], был и у нас в стране – электроэнцефалоскоп, я представляла его возможности. Англичане первое время смотрели на меня как на девочку наивную, мало что знавшую и умевшую. С этим топоскопом я попросила разрешения поработать. И Грей Уолтер разрешил, он в этом плане был абсолютно не жадный. Мы в свое время, пока все не стали выведывать секреты друг у друга, тоже давали иностранцам попользоваться нашим блоком аппаратуры. Я сделала маленькую работу с помощью топоскопа и, вернувшись домой, с согласия Грея Уолтера, опубликовала ее в «Физиологическом журнале».
И там, в Бристоле, произошел тот подслушанный вами разговор буфетчиц.
Совершенно верно. Второе по значимости событие (шучу) – приезд нашей делегации во главе с Анохиным [12]. Но сначала она посетила выставку электрофизиологической аппаратуры в Лондоне. Я тоже ездила из Бристоля в Лондон на нее посмотреть. И вот один из членов советской делегации, профессор с Украины Бабский, не отвечает на мое приветствие и прячется от меня, хотя мы хорошо знакомы. Наконец я его настигла и поздоровалась. В ответ он закричал, что с изменниками Родины не разговаривает. Он был убежден, что раз я здесь, значит, в Англию сбежала.
В Бристоле Грей Уолтер принимал эту делегацию по высшему разряду, как его в пятьдесят восьмом году в Союзе принимали. Он устроил банкет в институте, на котором Анохин очень хорошо представил меня и мои работы. После чего сотрудники лаборатории прониклись ко мне уважением.
Профессор Бабский наверняка был потрясен.
Скорее, ему было неловко. Тогда Анохин мне оказал неоценимую услугу. На следующий день меня попросили подробнее рассказать о себе, о работах, проводившихся в Советском Союзе. В общем, я с великой пользой там стажировалась, чувствуя себя полноценным научным работником. Этот теоретический институт работал в связке с госпиталем, я увидела, как они вживляли электроды больным с тяжелейшими навязчивыми состояниями в белое вещество лобных долей мозга. Через эти электроды проводились прицельные (с точностью два-четыре миллиметра) воздействия на мозг: сначала поляризация, то есть угнетение критически важной точки, а при необходимости и ее отключение (лизис). Это был огромный шаг вперед по сравнению с принятым тогда методом лейкотомии.
Лейкотомия – это?..
Это подрезка белого вещества лобных долей, прерывание путей от подкорковых структур к коре лобных долей мозга, метод, который использовался при тяжелейших формах шизофрении. Лейкотомия не прижилась по двум причинам. Во-первых, она приводила к отрицательным результатам в том смысле, что человек становился неинициативен. Он мог не побриться, не поесть, если ему не скажут, он в принципе уже не являлся личностью. Кстати, португалец Эгаш Мониш, предложивший эту операцию, получил Нобелевскую премию, по-моему, в 1949 году, потому что тогда с шизофренией вообще было не справиться.
Это вот за подрезку?
Да, за лоботомию, то есть иссечение лобной доли и за эту подрезку. Во-вторых, уже появились сильные препараты типа аминазина, которые могли почти так же успокоить пациента, как и операция. Но осталась группа больных, которые не поддавались этим препаратам, и было жалко уродовать их психику такой массивной операцией. А Грей Уолтер с одним нейрохирургом предложили и использовали точечную лейкотомию. Вживляя электроды веером в мозг, они находили точку, неправильное функционирование которой вызывало болезнь, методом временного выключения какой-то зоны мозга. Выключив эту точку, добивались улучшения состояния больного. Я посмотрела все истории болезни их пациентов. Там были такие случаи, как навязчивое желание матери убить своего ребенка, неукротимая тяга к суициду… И так как у нас в стране тоже не было способов лечения ни навязчивых состояний, ни других тяжелых неврологических заболеваний, это пригодилось. Тогда, в пятидесятые-шестидесятые годы создавался прообраз сегодняшней неврологической службы, а сама она была создана в восьмидесятых-девяностых годах с применением компьютерной
